Ratel.kz продолжает публикацию знаменитых записок «Плетенье чепухи» Герольда Бельгера, не увидевших свет при жизни писателя
На снимке: Герольд Бельгер.
Продолжение. Читайте часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22, часть 23, часть 24, часть 25, часть 26, часть 27, часть 28, часть 29, часть 30, часть 31, часть 32, часть 33, часть 34, часть 35, часть 36, часть 37, часть 38, часть 39, часть 40, часть 41, часть 42, часть 43, часть 44, часть 45, часть 46, часть 47, часть 48, часть 49, часть 50, часть 51, часть 52, часть 53, часть 54, часть 55, часть 56, часть 57, часть 58, часть 59, часть 60, часть 61, часть 62.
Вы ничего не знаете о КАЛЕНОВОЙ Гульсум? Тогда расскажу. Она того заслуживает.
…Единственная средняя казахская школа в некогда Октябрьском районе (ныне Шал-акынском) Северо-Казахстанской области находилась в нашем ауле – теперь имени Искака ИБРАЕВА. Замечательная была школа! Я имел честь в ней учиться девять лет – со второго класса. Правда, в настоящее время, по свидетельству земляков, она заметно потускнела, да и сам аул захирел.
И об ауле, и о школе я немало писал с любовью и признательностью.
В годы войны и первые послевоенные годы в старших классах училось мало ребят. А девочек и вовсе можно было посчитать по пальцам. И те, что сподобились получить аттестат зрелости, тотчас выходили замуж или недолго работали учительницами начальных классов или библиотекарями в школе или аулсовете.
Грамотные казашки в ближних аулах Приесилья были большой редкостью.
Здесь, пожалуй, чуть подробнее поведаю о нашей школе. В годы войны старшеклассниц обучали санитарному делу. И на занятия в медпункт, помню, приходило всего пять-шесть девушек шестнадцати-восемнадцати лет. Классы вообще были малокомплектными. Второй и четвертый классы, например, учились параллельно, и за партами сидело всего шесть оболтусов. Если трое из второго класса занимались чистописанием, то другие трое из четвертого класса решали задачи по арифметике. Учила нас Кульшара КАСЫМОВА, год назад окончившая десятилетку. Об учебе и методике преподавания в сороковых годах прошлого века можно рассказывать фантастические истории.
Так вот, среди девочек-девушек тех лет выделялась одна: живоглазая, смазливая, туготелая, озорная, шумная, своенравная, исключительно активная и броская из аула Коктерек.
Звали ее Каленова Гульсум.
Училась она хорошо и легко; звонко декламировала стихи; пела – заслушаешься; участвовала в школьной самодеятельности; задиристо выступала на собраниях; не стеснялась на сцене, обнажая упругое девичье тело, делать «мост» в гимнастических трюках. «Мост», кстати, могли делать во всей школе и ауле только две казашки. Гульсум была года на четыре старше меня.
Перед замысловатой живой пирамидой (трех-четырехэтажной) она, ловко изгибаясь, делала «мост», а я, тщедушный, легкий второклассник, осторожно вставал на ее гладкий, шелковистый, приятно теплый живот и лихо отдавал пионерский салют. Красный галстук с металлической застежкой был только у меня.
Эффектный получался номер!
О том эпизоде Гульсум-апке вспоминала всю жизнь.
…Отец ее был знатным человеком в Коктереке, чем-то заведовал, проштрафился и очутился в заключении. И шалунья Гульсум познала немало житейского лиха. Но не сломалась. И школу успешно окончила, и независимый, строптивый характер сохранила, и в ЖенПи (так тогда назывался женский педагогический институт в Алма-Ате) поступила, что считалось тогда знаменательным событием.
Время-то было нелегкое: 1947-й год.
Потом Гульсум потерялась из виду. И в аулах поговаривали, что она вышла замуж за южанина, тоже педагога, и работает в Джамбульской области. Старшеклассницы и руководство школы ее часто вспоминали, ставили в пример. Девушки мечтали пойти по ее стезе, что для аульных казашек было очень непросто.
В 1958 году, после окончания КазПи имени Абая в Алма-Ате, меня отправили преподавать русский язык и литературу в далекий районный центр Байкадам.
Еще до начала учебного года я познакомился в районном клубе с местными шахматистами. Среди азартных игроков мне сразу приглянулся молодой крепыш: смуглый, гладколицый, зоркоглазый, уверенный.
Выяснилось, что он преподает математику в той же школе, куда был направлен я. К слову, заметил, что, по слухам, где-то здесь работает и Каленова Гульсум.
– А?! – изумился крепыш. – Откуда ее знаешь?
– Землячка.
– Не дейді?! Знаю, знаю Гульсум. Могу отвести тебя к ней домой.
Дальнейшее описано мною в романе «Зов».
Гульсум я сразу узнал (приятная, плотно сбитая келиншек), а она меня – нет.
Разговорились. Обнялись. Гульсум прослезилась. Надо же: земляк, одношкольник, братишка, защитник-родич!
А крепыш Толек оказался ее мужем. И было у них уже двое или трое детей.
Меня они приняли как родственника. И я у них бывал часто. И Гульсум меня рьяно опекала. Будучи в научной командировке по аспирантским делам, я даже жил у них.
И позже встречались в Алматы, в аулах Северного Казахстана, в Джамбуле, Байкадаме, дома. С женой бывали на свадьбах их старших детей. Толек ушел рано.
Гульсум регулярно общалась со мной, подолгу рассказывала по телефону о житье-бытье, бывала на моих юбилеях, интересовалась моим здоровьем, моим творчеством, давала советы в менторском тоне, написала несколько книжек о воспитании и преподавании родного языка и литературы, попеременно наведывала своих детей и внуков, развеянных по городам и весям Казахстана, критиковала современные нравы, осуждала рвачей и хапуг, разоблачала местное жулье, жаловалась на недуги.
Вернувшись из бесчисленных поездок к своему сыну в Алматы, она первым долгом звонила мне и подолгу рассказывала о своих впечатлениях, настойчиво убеждая, чтобы я меньше работал и больше заботился о здоровье.
В последний раз она сообщила, что уезжает в Байкадам. Мечтает написать еще одну книжку, но одолевает слабость, кружится голова и глаза плохо видят.
По казахскому разумению, я приходился ей братишкой и еще младшим деверем, она же – әкпе, то есть, старшей сестрой.
Уехала Гульсум на какое-то очередное семейное торжество, планировала объехать и других своих чад и многочисленных сватов, близких и дальних родичей. «Приеду – позвоню. Аман болайық».
Прошел месяц. Другой. Полгода. Год. О Гульсум-әкпе ни слуху ни духу. И я всё чаще вспоминаю ее. Телефон алматинского сына не отвечает. Неужели ушла, а дети не удосужились меня известить? Может, решили, что я тоже ушел? Я пишу эти строки, точно не зная, жива ли она…
Такова судьба моей казахской әкпе, достойной отдельной повести.
* * *
Давно замечаю: мои казахскоязычные коллеги немного недолюбливают Бахытжана КАНАПЬЯНОВА. Точнее, недооценивают его. Или, скорее, недопонимают. Замалчивают.
В чем дело?
По моему разумению, в том, что его не знают, почти не читают.
А зря! Он признанный и в стране, и – особенно – за ее пределами поэт, прозаик, «киношник», издатель, блестящий эссеист, публицист, переводчик, составитель книг, редактор, организатор, популяризатор национальной поэзии, деятельный гражданин, инициатор светлых идей, приятный человек, книголюб.
Et cetera. Не буду далее перечислять.
Словом, многоодаренная, броская личность.
И регалиями-званиями облеплен сверху донизу.
Конечно, иным завидно.
А иным не нравится, что он:
– пишет по-русски;
– близок к Олжасу;
– чингизид;
– идет своей стезей.
Увы, мои братья-казахи своих выдающихся людей не ценят. Есть такой изъян. Не я это говорю. Читайте Абая. Стоит кому-нибудь выдвинуться, как начинают его за подол цапать, подножку ставить, палку в колеса совать, топтать, преследовать, тумаками угощать, в каталажку прятать, а то и секир-башку сотворить.
Тому не только я свидетель. Живая история.
Бахытжан – зрелый художник. Дожив до возраста пророка, он немало содеял.
Меня восхищают его эссе – скажем, об АУЭЗОВЕ и АЙТМАТОВЕ. В них слышится гармония духа, крепкая вязь содержания и формы, сплав вдохновения и полета мысли.
Знаю: Бахытжана выдвигали на госпремию, но именно казахи стали ему преградой, отсеяли, отторгли.
Между тем, его творческая судьба не чета многим. Он достоин и госпремии, и Героя Труда.
И ему эти звания присвоят, как всегда, с опозданием, когда эти почести ему до лампочки.
В Казахстане вообще принято талантливого человека сначала гнобить, шельмовать, а потом – нередко после кончины – объявить великим. И тогда – извините – даже его дерьмо благоухает.
Фото: из архива Каната ТОРЕБАЯ.
Ratel.kz выражает благодарность режиссеру Ермеку ТУРСУНОВУ за подготовку записок Герольда БЕЛЬГЕРА к печати.
