Ratel.kz продолжает публикацию знаменитых записок «Плетенье чепухи» Герольда Бельгера, не увидевших свет при жизни писателя
На снимке: Герольд Бельгер.
Продолжение. Читайте часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22.
Когда читаешь классиков, всегда возникают странные ассоциации.
Вот наши правители, как правило, говорят важно, глаголят жирно, убежденные, что они сидят высоко, а потому старше всех.
Плотник ЕЛИЗАРОВ («В овраге» ЧЕХОВА) говорит:
– Дело наше праведное, богоугодное, а ежели вам угодно быть старше, то сделайте милость. Кто же старше? Купец первой гильдии или плотник? Стало быть, плотник, деточки.
Старше, конечно, народ, а не чиновник, до поры до времени забравшийся в высокое кресло. Просто об этом надо почаще напоминать. «Кто трудится, кто терпит, тот и старше».
* * *
Интервьюеры все спрашивают: что я думаю о молодых казахских литераторах?
Меня этот вопрос каждый раз застает врасплох. Молодые - это кто? Каких возрастных рамок?
Вспоминаю, как лет тридцать-сорок тому назад такой же вопрос нередко задавали маститому Габиту МУСРЕПОВУ. Он обычно в своем вальяжном, лениво-барском тоне отвечал в том духе, что молодых он, конечно же, знает, читает с интересом и любопытством и при этом называл Сафуана ШАЙМЕРДЕНОВА, Тахави АХТАНОВА, Абдижамила НУРПЕИСОВА, Зейноллу КАБДОЛОВА, Куандыка ШАНГИТБАЕВА.
А им было тогда уже за пятьдесят, и в литературе они только обрели имя, их издавали и переиздавали, но Габиту Махмудовичу они казались еще молодыми.
В свой черед у представителей этого поколения тоже традиционно спрашивали о молодых. И они называли Кадыра МЫРЗАЛИЕВА, Туманбая МОЛДАГАЛИЕВА, Абиша КЕКИЛБАЯ, Саина МУРАТБЕКОВА, Калихана ИСКАКОВА, Аскара СУЛЕЙМЕНОВА, Зейноллу СЕРИККАЛИЕВА, то есть моих сверстников, ныне уже ушедших или со скрипом подбирающихся к восьмидесяти.
Теперь и меня расспрашивают о молодых. И я с некоторой натугой называю Дидара АМАНТАЯ, Айгуль КЕМЕЛБАЕВУ, Асель ОМАР, Лиру КОНЫС, Мадину ОМАРОВУ. Они, кажется, сорокалетние, издали по нескольку книг, но для меня, нынешнего, продолжают ходить в молодых.
А то племя, которому сейчас по 25-30, мне и вовсе незнакомо. Конечно, что-то попадается на глаза, мелькает там-сям в периодической печати, и я даже кое-что читаю (хотя, признаться, охотнее перечитываю ТОЛСТОГО, ЧЕХОВА, Томаса МАННА, Г. ГЕССЕ, М. АУЭЗОВА), но в моей дырявой голове ничего не остается, всё испаряется на другой же день. Разумеется, молодая казахская поросль и ее творения в том никак не виноваты.
Теперь вот в «Қазақ әдебиеті» (31.01.14) читаю добротный аналитический разбор неведомого мне Нурбека ТУСИПХАНА о произведениях также неведомых мне Алмаса НУСИПА, Алибека БАЙБОЛА, Армана АЛЬМЕНБЕТА («Үш талшыбық») и приятно удивляюсь перечню упоминаемых критиком имен, уже заявивших о себе на литературном небосклоне: Койшыбек МУБАРАК, Бейбит САРЫБАЙ, Максат МАЛИК, Өміржан АБДЫХАЛЫК, Нурлан КАБДАЙ, Мирас МУКАШ.
Надо же!.. Значит, не погас благотворный огонек в очаге. И то, что я их не знаю, – моя проблема. Или беда. Утешаюсь тем, что меня они наверняка тоже не знают. Для них я, скорее, мастодонт неведомой эпохи.
А вообще-то всё правильно. Неправильно то, что о молодых литераторах слишком редко и мало говорят, критики воды в рот набрали, и массовый читатель (если таковой существует) пребывает в полном неведении. Мы как-то не научились показывать товар лицом. Пропаганда всякой нови запущена дальше некуда. Даже плохо представляем, чтó же волнует молодых. Вот в чем вопрос-то…
* * *
Холуяж, в сущности, не только унизителен, безнравственен, но и абсолютно бесперспективен. Я уже столько лет тщетно вдалбливаю эту очевидную истину в голову некоторых не в меру ретивых доморощенных писателей, философов, экономистов, юристов, историков.
Увы, наши славные жопеке этого никак не понимают. У них на холуяже свет клином сошелся.
Видимо, холуяж бессмертен, как и коррупция. Рабство, холуйство неистребимы. Должно быть, человек греховен изначально.
* * *
Благосклонный ко мне журналист-энтузиаст Амантай Д. придумал для меня орден: «Тевтонский Бейбарс духовности в Казахстане».
Уах, уах! Башка крýгом!
* * *
Странствующий офицер в лермонтовской «Тамани» спрашивает у молодой певуньи-контрабандистки: «А как неравно напоешь себе горе?»
Последовал ответ:
– Ну, что ж? Где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко.
Мудро! В сущности, в этих словах вся философия жизни.
Извечная истина!
* * *
В эти дни (январь, февраль 2014 г.) в печати много пишут и вспоминают о 70-летии прорыва Ленинградской блокады. Мне запомнились пронизанные болью и достоинством интервью с Даниилом ГРАНИНЫМ, его выступление в Берлине, в Бундестаге; помню свидетельства Михаила ДУДИНА, Андрея БИТОВА, Роберта ЛЕЙНОНЕНА и многих других, видел документальные и художественные фильмы, не раз слушал знаменитую симфонию ШОСТАКОВИЧА…
Но об этом апофеозе человеческого духа и стойкости я узнал позже.
Ну а тогда, в годы войны, я, депортированный в глухой казахский аул малолеток, о ленинградской трагедии ничего не ведал. И «Ленинградцы, дети мои!» Джамбула услышал впервые, кажется, где-то в пятом-шестом классе. Помню оригинал:
Ленинградтық өренім,
Мақтанышым сен едің…
В русском переводе этих строк больше пафоса, энергии, торжественности.
Не о том, однако, речь.
Суровые и лапидарные сводки Совинформбюро в чтении легендарного ЛЕВИТАНА передавались из районного центра Марьевки по телефону лишь изредка, и слышали их в ауле, кажется, всего два-три человека, дежуривших в аулсовете. В том числе и мой отец. О прорыве Ленинградской блокады в окрестных, захудалых аулах Северного Казахстана никто ничего толком не знал.
А мне запомнился лишь один блокадник, непонятно каким образом очутившийся в нашем краю. Ни примерного возраста его, ни национальности я определить не смог.
Был он предельно истощен, изнурен (сейчас я бы сказал: дистрофик крайней степени, но тогда я этого слова не знал), с провалившимися, потухшими глазами, с оттопыренными ушами, точно приклеенными к облезшему черепу, с несуразно большим носом, с тоненькими, как плети, руками, ужасно костлявый, трухлявый, высохший, сплющенный.
Он производил впечатление заблудившегося скелета, древней мумии, лишенной всякого смысла и ориентира. «Тірі аруақ» – определил я его для себя по-казахски.
Он и не говорил почти. Еле размыкал синюшные губы и глухо ронял какие-то словечки, которые и разбирать-то было мудрено. Казалось, он и от еды отвык. Долго жевал беззубым ртом хлеб, шамкал, всхлипывал, сопел, судорожно вел кадыком, стонал, неумело расколупывал яйцо, ронял ложку, еле удерживал в трясущихся руках обшарпанную кружку с ячменным кофе.
Я пугался его. Мама возилась у печки, изредка косилась на гостя, тихо бормотала: «Либер Хайланд! Майн Гот!» Отец из крохотного пузырька налил ему ложечку рыбьего жира и поспешно удалился в медпункт.
Гость попросился переночевать у нас одну ночь. Шел он, как я понял, в сторону Петропавловска – то ли в Дом инвалидов, то ли в какой-то лазарет. Было лето, тепло, но до Петропавловска надо было преодолеть 200 километров.
Отец обещал ему подводу до колхоза Мектеп, а дальше – как получится, как повезет. Мир не без добрых людей.
При медпункте были две комнатушки. В одной обосновались родители с сестренкой. В другой ночевал я с доходягой-пришельцем.
Ночь оказалась для меня бессонной. Почему-то с вечера мне померещилось, что незнакомец меня непременно задушит и съест. Откуда такая фантазия – Бог весть. Приблазнилось - и всё.
А гость вздыхал, мучительно зевал, кряхтел, стонал, сморкался, бредил, кого-то звал. Ворочался на скрипучей железной койке. Часто вставал, шатаясь и держась за стенку, выходил во двор, потом подолгу сидел на краешке койки, что-то бессвязно бормотал, вскрикивал, чмокал, жевал губами, чесался, пил воду. Я всё слышал, но старался не шелохнуться. Мне чудилось, что гость хочет что-то сказать, но то ли забыл чтó, то ли не было сил.
Спал он, что называется, птичьим сном. Поднялся, едва забрезжил свет. Сел, скрючился у порога, привалился к косяку и забылся ненадолго, то и дело вздрагивая, как заморенная аулсоветская кляча.
Таких людей в нашем ауле не было.
Он не был похож ни на кого.
Утром мама завернула ему в узелок ломоть каравая, пяток круто сваренных яиц, несколько картофелин, бутылку молока.
Пришелец прослезился, задрожал лиловыми губами. Прижал узелок к груди, глухо пролепетал:
– Спа-си-бо!..
Он пришел к нам, как тень. И ушел, как тень. Тихо, незаметно, будто растворился в тумане над Есилем.
Когда говорят о Ленинградской блокаде, я живо представляю этого предельно истощенного, полуживого человека-скелета, в лихолетье мимовольно оказавшегося в нашем ауле.
И мне не нужно читать о тех страшных днях. Я вспоминаю того пилигрима и с содроганием понимаю, чувствую, ощущаю всю мерзость, грязь и горе войны.
Разное приходилось видеть, но пережить блокаду – Бог миловал.
Фото: forbes.kz.
Ratel.kz выражает благодарность режиссеру Ермеку ТУРСУНОВУ за подготовку записок Герольда БЕЛЬГЕРА к печати. Первый том «Плетенья чепухи» Бельгера и сборник рассказов Турсунова «Мелочи жизни» продаются в магазинах «Меломан» и MARWIN.
