Сейчас парадоксальный период: и в стране кризис, и журналистика в анабиозе
Сегодня известный казахстанский журналист Вадим БОРЕЙКО выпустил свою книгу «Котелок». В книге собраны его воспоминания журналиста о важных событиях, произошедших в Казахстане с начала 80-х годов прошлого века и до сегодняшних дней. Автор рассказал Ratel.kz, почему он решил написать эту книгу, в чем ее ценность и что делать казахстанским журналистам в условиях схлопывания свободы
- Вы сейчас чем занимаетесь?
- Наслаждаюсь жизнью.
- Как будто до этого не наслаждались…
- Не всегда. Представьте себе ослика на мельнице, который ходит по кругу 35 лет и крутит жернов. И через столько лет ослика отвязали. Какие у него первые желания? Поваляться на травке, поспать, побухать вискарика. Но не только это. С нового года я начал чистить свой жесткий диск, то есть мозги, и удалять оттуда отравленную информацию, которую получил за годы работы в СМИ, - путем вытеснения эстетически приятной информацией. Решил ликвидировать свои пробелы в мировом кинематографе. Знакомая барышня глубоко знает мировое кино, обладает отличным вкусом и присылает мне списки фильмов, рекомендованных к просмотру. В день смотрю по 4-5 фильмов. Кроме того, ослик решил сделать что-то полезное и, наконец, закончил книжку («Котелок» – М.К.).
- Сколько времени вы ее писали?
«Котелок» не учебник новейшей истории Казахстана, а всего лишь мои фрагментарные воспоминания.
- Всю жизнь. А собрал все материалы за две недели. К счастью, почти всё написанное храню в компьютерном архиве. Я серьезно отношусь даже к постам в Facebook, не пишу их сразу в смартфоне, а сначала набираю в Word, правлю несколько раз и только потом выкладываю. В общем, всё для книжки уже было написано. Оставалось лишь собрать в кучку и правильно выстроить. Тем не менее, за три года, что я проработал в Forbes.kz, руки у меня до этого не дошли: урывками не получалось.
- Вы говорите, что решили сделать что-то полезное и закончили книжку. Вы считаете ее полезной?
- Да, полезное прежде всего для меня самого. Я давно задумался над тем, что надо в жизни оставлять материальные следы – книжки, например, а в соответствии с духом времени – еще и виртуальные. Поэтому сейчас работаю над своим сетевым проектом. Каким – пока не скажу, чтобы не смешить Бога рассказами о своих планах. Но думаю, что весной я сам и все мои поклонники и недоброжелатели увидят его в Сети.
- Как вы думаете, кого у вас больше: поклонников или недоброжелателей?
- Замеры я не проводил. Они же не только явные, но и тайные. Как их посчитаешь?
- Книга и жанр, в котором она представлена, создают впечатление, будто бы вы подводите итоги, уходите из журналистики.
- Предварительные итоги - назовем их так. Нынешний образ жизни мне очень нравится – когда работаешь только на себя. На дядю, на учеников, на газеты-бабочки я поработал достаточно. Но дело в том, что другой профессии у меня нет. А это приятное времяпрепровождение пока не монетизируется, но что-то в кубышке у меня еще осталось, чтобы пару месяцев наслаждаться кайфом и тем, что забыл слово «офис», которое вызывало у меня в первые дни после ухода из Forbes идиосинкразию. Тем временем предложения вернуться (в журналистику – М. К.) поступают. И еще этот период для меня как репетиция пенсии, до которой осталось семь лет. Об этом тоже надо задуматься, ведь достойная пенсия нам не светит, если учесть, что нашими пенсионными накоплениями сегодня покрывают дефицит бюджета. Так что мне, очевидно, придется вернуться.
- Кто ваш читатель? Когда вы писали книгу, задумывались, над тем, для кого это?
- Я надеюсь, читатели и почитатели еще остались. Они были и когда я работал в газете, и довольно много подписчиков сейчас в Facebook. Если раньше говорили: «Я прочел твою колонку в газете «Время», видел тебя по КТК», то сейчас в основном: «Я прочел твой классный пост в Facebook».
- Можете собрать единый образ своего читателя?
- Mr. Average? Задумался над этим вопросом, когда работал во «Времени». Тогда по звонкам, письмам и личным встречам вычислил, что возраст моих читателей колеблется от 12 до 85 лет.
Существует несколько групп влияния, которым обязательно понадобятся такие политические инструменты, как СМИ. Конечно, перо приравняют к штыку.
- В вашей книге очень много людей, имен…
- Почти как в фильмах Бондарчука-старшего или на фресках Сикейроса.
- Может быть, «Котелок» написан для тех, кто в этой книге встречается – журналисты, политики, ваши современники? Молодежь многих тех событий, о которых вы рассказываете, не застала.
- Книжку делал, прежде всего, для себя. И вряд ли она может угодить всем. Наверное, это все-таки для людей моего поколения. А молодые коллеги, может быть, извлекут для себя некоторые уроки журналистики.
- Было что-то важное, что по каким-то причинам не вошло в книгу?
- Да. Важный эпизод, когда мы проводили электоральную кампанию Гани Касымова перед президентскими выборами. Это была осень 1998 года, выборы прошли в январе 1999-го. Тогда Гани Есенгельдинович произвел сенсацию. Это была первая и пока последняя успешная политтехнология в Казахстане, которая была задумана главой холдинга «Караван» Игорем Мельцером и реализована в газете «Караван» и на телеканале КТК. Интервью с Гани Касымовым я послал ему на согласование, он так и не ответил. А без его визы я интервью поставить не мог. Хотя над этой главой я просидел 18 часов, практически не вставая, только на балкон выходил покурить. Жаль, конечно, этот текст должен был стать вишенкой на торте. Ну что ж, не без утрат, как говорится.
Кроме того, в книжке не упомянуты многие друзья. Хочу, чтобы они не обижались. Нельзя объять необъятное. Приоритетом для меня было, чтобы каждая главка представляла из себя законченную интересную историю.
- Еще в книге нет ничего о таком важном событии, как беспорядки в Жанаозене в 1989 году. В тот момент вы не отслеживали это событие?
- Когда выстроил свои тексты хронологически, оказалось, что я был либо участником, либо очевидцем, либо хроникером достаточно многих значимых событий. Многих, но не всех. Да и «Котелок» не учебник новейшей истории Казахстана, а всего лишь мои фрагментарные воспоминания. А конфликт в Новом Узене помню. Но тогда еще была советская власть, и о нем в прессе почти не писали.
- В книге вы предстаете немного безбашенным парнем. Например, когда вы поставили в номер фотографии суда над участниками Желтоксана. Вас чуть было не уволили. Вы не задумывались о последствиях?
- Абсолютно. Я долгое время был довольно глупым молодым человеком. В то время мне не было тридцати, и я вообще мало о чем задумывался. Да и не стояла цель представать в каждой главе героем. Я в книжке бываю и глупый, и смешной, и нелепый. Главное –писать искренне, тогда, может, тебе и поверят. Впрочем, есть у нас деятели, которых тоже издают воспоминания. Почитаешь - так весь мир вокруг них крутится. Я завидую их самооценке и до такой планки, конечно, не дотягиваю.
Сейчас парадоксальный период: и в стране кризис, и журналистика в анабиозе.
- А ваш поступок со статьей «Аттестат незрелости» (о событиях в Жанаозене 2011 – М.К.)? Вы знали, что за это вас могут уволить.
- Вот это было совершенно осознанное решение. Мне уже стукнул «полтинник», и я прекрасно понимал, чем чревато решение послать эту статью на оппозиционный портал «Республика», и ни в коем случае не виню руководство газеты, в которой работал. Мало того, что я нарушил корпоративную этику - по большому счету, совершил должностное преступление. Но встала дилемма: либо сохранить самоуважение, либо соблюсти корпоративной этики. Я выбрал первое.
- Сейчас больше тех, кто сидит с языком в одном месте, или тех, кто выбирает самоуважение?
- Не хочу обижать коллег и стараюсь никого не судить. Но помню времена, когда казахстанская журналистика была просто мощной. Её расцвет пришелся на первую половину 90-х годов. Видать, власти тогда было не до прессы, нужно было спасать страну. Мой вечный шеф Игорь Максимович Мельцер говорил: чем в стране хуже, тем журналистика лучше. Но чем журналистика лучше, тем меньше журналисты получают. А когда в стране все хорошо и стабильно, журналисты получают много, но СМИ скучные. Правда, сейчас парадоксальный период: и в стране кризис, и журналистика в анабиозе.
- В книге вы много пишете о своих отношениях со спиртными напитками, да и вообще не скрываете того, что любите выпить.
- (Пауза) Да. Но в данный момент – нет: завязал (смеется). Сейчас много времени посвящаю творчеству, а алкоголь – это хронофаг, вор времени. Вообще это тяжелый соперник, и надо иметь сильный характер, чтобы противостоять ему. Многие мои друзья этого противостояния не сдюжили. Сколько я пережил общественно-политических формаций - от развитого социализма до государственного капитализма! И ни одну глаза б мои не видели. Вот алкоголь и примирял с действительностью. Как писал Довлатов, утром выпьешь – и целый день свободен. Когда я после окончания универа прибыл в газету «Ленинская» в 20-летнем возрасте, в редакции не было непьющих журналистов. Вру, один был, но вскоре умер. Так что пришлось соответствовать. К тому же старшие товарищи научили меня пить еще в университете.
- А когда в первый раз выпивку попробовали?
Сколько я пережил общественно-политических формаций - от развитого социализма до государственного капитализма! И ни одну глаза б мои не видели. Вот алкоголь и примирял с действительностью.
- На журфаке МГУ. Первый курс я стоически продержался, а на втором мы поехали на «картошку» под Бородино. Там и случилось. Напиток назывался «Агдам».
- Среди коллег распространено мнение: какой ты журналист, если ты не пьёшь?
- Традиция эта как-то измельчала. Мне довольно долго удавалось хранить на груди знамя сопротивления, но сейчас с этим дело обстоит, конечно, жёстче. А в начале 1980-х весь личный редакционный состав во главе с редактором после планерки, в 11 утра, направлялся в пивнушку в парк культуры и отдыха имени Горького. В конторе, бывало, оставляли одного сотрудника секретариата – чтобы следил за процессом верстки. Возвращались часов в пять, к просмотру полос. Силён был коллективизм.
- К слову об университете. Вы закончили журфак МГУ. Не считаете его «факультетом ненужных вещей»?
- Это какой журфак. Московский не научил меня собственно профессии. Но я благодарен факультету за прекрасное гуманитарное образование. Он заставил меня прочесть главные шедевры мировой литературы – от Гомера до Хемингуэя. Там я прилично выучил английский язык. Больше 10 лет после окончания он был не востребован, но когда в 1992-м пришла пора (работа в англоязычном журнале «Caravan Business News»), языковая база всплыла, как субмарина. Выяснилось, что English я не забыл. И, конечно, благодарен за русский язык: его нам преподавали авторы учебников – Розенталь, Кайдалова, Калинин. А журфак КазГУ пусть не обижается. Немало его выпускников приходило в редакции, где я работал. Понимаю, если у молодого журналиста 10 ошибок на страницу, но 50-100 – это уже слишком. Их приходилось учить всему с нуля: и профессии, и русскому языку.
- Когда вы пишете, часто используете такие словечки, как «траблы», «стартапы», «селфи». Эти слова родные для сегодняшней молодежи, а для вас? В 15 лет вы не знали слов «кастинг» и «продюсер», а сегодня называете себя «траблшутером» вместо «решателя проблем».
- Подсчитано, что русский язык абсорбирует в среднем 13 новых заимствованных слов в день. Иностранные корни обретают русские приставки, суффиксы, окончания и становятся полноправными частичками великого и могучего: хакнуть, апгрейдить, винда, фолловить, фейсбукеры и т.д. К тому же некоторые заимствования кратко и не переведешь даже русскими корнями. Вот что предпочесть – ай-пи-о (IPO) или «начальное (или первое) публичное размещение акций компании на бирже»? Ответ очевиден. Так что русский язык – это огромный пылесос, точнее «словосос», и я совершенно нормально к этому отношусь. Язык – живая субстанция, сорная трава, которую противопоказано подстригать, ведь сорняк даже сквозь асфальт пробьется.
- Но иногда заимствования переводят. Называют селфи – «себяшка». Ужасное слово.
- Да (смеется).
- Возвращаюсь к вопросу о состоянии журналистики. Что должно произойти, чтобы она вышла из такого состояния?
В Forbes я почувствовал, что образовалась прослойка людей, для которых высшая ценность – деньги.
- Крупные политические события, конечно. Назовем их округло - «транзит власти». Пока ведь никто не объявил о преемнике, и существует несколько групп влияния, у каждой из которых свой кандидат на престол и которым обязательно понадобятся такие политические инструменты, как СМИ. Конечно, перо приравняют к штыку. На медиарынке во времена подобных катаклизмов возрастает конкуренция, которая ведёт к резкому росту качества журналистики – если это, конечно, честная конкуренция.
- Когда вы работали в Forbes.kz, вам приходилось сталкиваться с казахстанскими бизнесменами. Казахстанский бизнес – он какой?
- Он разный.
- После прихода в Forbes у вас мнение о нём поменялось?
Но в то же время я стал свидетелем отношения к журналистам, как к сервильной страте. Проще говоря, как к информационной обслуге. И подобное отношение я связываю именно с сословностью.
- Да. Я впервые столкнулся – и это оставило не совсем приятное впечатление - с сословностью. Раньше в редакциях всегда доводилось работать в более или менее демократичной атмосфере. А в Forbes я почувствовал, что да: образовалась прослойка людей, для которых высшая ценность – деньги. Не вижу в этом ничего зазорного: у каждого свои ценности. Тем более что многие наши деловые люди по-настоящему талантливы, ведь призвание к бизнесу, по сути, ничем не отличается от призвания, скажем, к живописи. Эти бизнесмены сами себя сделали, производят качественный казахстанский продукт, много зарабатывают и заслуживают всяческого уважения.
Но в то же время я стал свидетелем отношения к журналистам, как к сервильной страте. Проще говоря, как к информационной обслуге. И подобное отношение я связываю именно с сословностью.
Допустим, один из акционеров хочет сделать приятное другу и просит журналиста написать бесплатный комплиментарный материал. Репортера приглашают на презентацию с застольем – и там ему даже не предлагают стула, чтобы удобно было писать в блокнот, не говоря о том, чтобы посадить за общий дастархан! Как с добрым утром было, когда герои статей учили и «лечили» профессиональных журналистов, как писать, а фотокора – как снимать, иногда опускаясь до прямых оскорблений. А один намекнул мне на мое возможное увольнение, если не удалю с сайта заметку о незакрытой сделке, которая якобы может эту сделку сорвать. Или, например, звонят из министерства – не министр и даже не руководитель пресс-службы, а какая-то девочка-дурочка. И она требует снять материал. Поначалу такие персонажи нарывались на мою грубость. Но затем я придумал корректный антидот. Говорил: пришлите, пожалуйста, официальное письмо с вашей просьбой, заверенное подписью министра и печатью, мы его рассмотрим и вам ответим. Ни одного письма я так и не получил.
Я двадцать лет проработал под началом Игоря Мельцера, он всегда старался ограждать журналистов от такого отношения к ним и отшивал желающих порулить газетой и ее сотрудниками в очень жесткой, иногда обсценной форме. А вот в Forbes отдельные акционеры (не все) не то чтобы поощряли подобные поползновения, но и не пресекали. Так что приходилось противостоять «сюзеренам» собственными силами.
- Вы в своей книге упомянули журналистов Лукпана Ахмедьярова, на которого было совершено покушение, и Игоря Винявского, который отсидел два месяца в следственном изоляторе. Это время сейчас такое, что могут так с журналистами поступать за их материалы? Вы сами говорите, что во времена вашей молодости такого не было.
- Да, не припомню такого раньше. Преследования журналистов – это страшное косвенное подтверждение тому, что наша профессия в Казахстане ещё жива.
- То есть сейчас гайки закручивают?
Преследования журналистов – это страшное косвенное подтверждение тому, что наша профессия в Казахстане еще жива.
- Да они давно закручены.
- Что тогда делать молодым журналистам в таких условиях?
- Стараться больше думать и понимать, что именно ты делаешь. Не обязательно, конечно, лезть на рожон. Возможно, от некоторых заданий даже стоит отказываться, если они тебе поперёк совести. Понимаю, чем это чревато: не хочешь выполнять – пошёл вон. Но иногда есть смысл пойти вон, что доказывает мой скромный опыт. Нужно искать себе хороших учителей. Хотя это сейчас мало кому нужно – возиться с молодыми. Знаю несколько журналистов своего поколения, которые не воспитали вообще ни одного ученика. Что означает: человек всю жизнь думал только о себе. Это, конечно, не вредно. Но скучно.
- У вас есть ученики? Вы в книге называете некоторых младших коллег, которыми гордитесь.
- Тех, кто называет меня своим учителем, - несколько десятков. А первые появились в газете «Горизонт», когда мне было лет тридцать. Они уже большие дяди и тёти и сами редакторы.
- Вы в Алма-Ату приехали по распределению. Сами выбрали этот город?
Останься я в Москве, возможно, конкуренции бы не выдержал. Или пропал бы со своим характером. А здесь - приятный город, душевные люди, special atmosphere.
- Да. Почти все мои иногородние однокашники хотели остаться в Москве. И кто хотел – тот остался. А я просто не очень любил Москву, она тогда казалась мне депрессивным городом, а сейчас тем более таковым кажется. У меня тоже была возможность остаться, и мой научный руководитель Станислав Галкин предложил на выбор – идти либо в милицейскую газету, либо в военную. Но у меня сызмальства неоднозначное отношение к людям в погонах, поэтому я не пошёл. А так как Галкин был ответственным секретарём в газете «Ленинская смена» в конце 1960-х, то в нее он меня и порекомендовал. Я и поехал.
- И никогда об этом не пожалели?
- Никогда. Сейчас себе признаюсь: останься я в Москве, возможно, конкуренции бы не выдержал. Или пропал бы со своим характером. А здесь - приятный город, душевные люди, special atmosphere. Люди лежат в арыках и пьют пиво. Кто хочет – работает, кто не хочет – не работает. Но живут все примерно одинаково. Замечательная атмосфера была.
- Была?
- Сейчас качество населения, конечно, немножко испортилось. Но дух старой Алма-Аты всё равно ещё жив.
- Когда вам было 20 лет, вы задумывались о том, что богат не тот, у кого много денег, а тот, кому хватает?
- Я вообще тогда мало о чём задумывался. Меня беспокоили главным образом работа, барышни, выпивка – ну и, пожалуй, всё.
P.S. Книга "Котелок" поступит в продажу в магазины сети "Меломан" в начале марта.
