Занимательная история Казахстана от Андрея Михайлова
Сосланный в Казахстан Тарас ШЕВЧЕНКО полтора года участвовал в знаменитой экспедиции капитана БУТАКОВА, исследовавшего Арал. Экспедиционные рисунки Шевченко и стали причиной того, что он ещё на семь лет задержался в наших краях – узнав о своеволии местных чиновников, чиновники столичные, вместо награды, повелели перевести кобзаря из Оренбурга в Новопетровское укрепление на Мангышлаке.
Что он делал в Новопетровском? О своих занятиях на берегах Каспийского моря Шевченко рассказывал сам в многочисленных письмах друзьям.
Страдал…
Первые месяцы пребывания Шевченко на новом месте дались ему нелегко. В письме от 16 июля 1852 из Новопетровского укрепления А. И. ЛИЗОГУБУ Шевченко писал.
"Пускай себе тянется жизнь моя невесёлая, как Бог дал. Одно, чего бы я просил у Бога, как величайшего блага, это хоть перед смертью взглянуть разочек на вас, добрых друзей моих, на Днепр, на Киев, на Украину, и тогда, как христианин, спокойно умер бы я…
Живу я как солдат, разумеется, в казармах. Удобный случай изучить солдатские обычаи и нравы. Смеюся сквозь слёзы; что делать, слезами горю не пособишь, а уныние – грех великий".
Неопределённость отношения новых командиров (взамен гуманного отношения Бутакова на Арале) угнетала и гнобила. Тем более что запрета рисовать и писать никто не отменял.
"Мне строжайше запрещено рисовать, а здесь так много нового, киргизы так живописны, так оригинальны и наивны, сами просятся под карандаш, и я одуреваю, когда смотрю на них, – пишет он в другом письме, к В. Н. РЕПНИНОЙ. – Какой стройный народ! Какие прекрасные головы! Если бы мне можно было рисовать, сколько бы я вам прислал новых и оригинальных рисунков. Но что делать? А смотреть и не рисовать – это такая мука".
Творил…
Ссыльному солдату Шевченко действительно было наистрожайше запрещено писать стихи и рисовать, что для поэта и художника было, пожалуй, наиболее чувствительным наказанием. Но, запрет запретом, однако куда же девать те 350 листов "мангышлакского альбома" и солидное литературное наследие, оставшиеся от этого периода?
Несмотря на официальную опалу к нему не относились тут, как к простому солдату. Рабочие моменты своего творчества он открыто обсуждал в своих письмах. Так, 8 октября 1856 он составил длинный список необходимых для рисования материалов, отправленный приятелю М. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ. Вот характерная приписка из этого письма:
"P. S. Отца один раз по морде ударить или дважды – перед Богом, говорят, отвечать одинаково. Ко всему тому, о чём я тебя просил, прибавь ещё вот что: 4 штуки чёрного французского карандаша № 2 фабрики LeConte и белого 4 штуки той же фабрики - № 1, да тушевального чёрного порошка 4 золотника… Пришли мне, мой голубе сизый, а я тебе следующей весной киргизёнка-замараху пришлю".
Но "творческая почта" шла в обеих направлениях. "Киргизёнок-замараха" - это известный сюжет "Байгушей". Одна картина такого содержания была отправлена ещё осенью 1853 – Бронеславу ЗАЛЕССКОМУ.
"С последней почтой послал тебе "Байгушей"; приюти их, если можешь, где-нибудь, а перед тем, как пустишь ты их в чужие люди, сделай мне, если это не трудно, фотографические копии в величину обыкновенного конверта; мне хотелось бы подарить их Агате, ей они очень нравятся".
Так что "строжайшее запрещение рисовать" для Шевченко вряд ли действовало далее Петербурга. Он рисовал, писал, посылал друзьям и даже получал гонорары. 3 января 1858 года, уже после освобождения, Шевченко пишет в дневнике:
"Получил от Кулиша письмо со вложением 250 рублей. Деньги эти выручены им за рисунки, которые я послал из Новопетровского укрепления Залесскому для продажи".
А вот стихов, в отличие от Кос-Арала, в Новопетровском Шевченко почти не сочинял. Но зато с этим местом связана его проза. Например, знаменитая повесть "Художник".
Любил…
Перед мемориальным музеем в Форте-Шевченко (в бывшем комендантском доме) стоят два нелепых льва, которые, по легенде, были вырезаны из местного камня благодарным Тарасом Григорьевичем для своих покровителей - коменданта Ираклия УСКОВА и его супруги Агаты. (Той самой "Агаты", которой "очень нравятся" "Байгуши").
Прелестную Новопетровскую комендантшу не случайно считают и покровительницей и "музой" Кобзаря в этот период. Вот, что пишет она в одном из своих писем про Шевченко:
"Роста был среднего, коренастый, немного мешковатый, даже неуклюжий. Лицо открытое, добродушное, высокий лоб с большой лысиной, что давало ему солидный вид; движения медленные, голос приятный, говорил прекрасно, плавно, особенно хорошо читал вслух… Я нашла в нём честного, правдивого, нравственного человека… Тарасу Григорьевичу действительно было запрещено брать в руки карандаш и перо… Поэтому рисовать ему приходилось втайне…"
Неслучайно, что опальный поэт скоро воспылал пламенной страстью к своей покровительнице. В письме от 10 февраля 1855 он прямо признавался в этом чувстве (правда не ей, а Залесскому):
"Какое чудное, дивное создание – непорочная женщина! Это самый блестящий перл в венце созданий. Если бы не это одно-единственное, родственное моему сердцу, я не знал бы, что с собою делать. Я полюбил её возвышенно, чисто, всем сердцем и всею благодарной своей душою. Не допускай, друже мой, и тени чего-либо порочного в непорочной любви моей".
Но явная двусмысленность положения, видимо, явилась причиной некоторого охлаждения со стороны благоразумной Агаты УСКОВОЙ. Так что уже 10 апреля 1855 Шевченко признаётся другу совершенно в иных чувствах:
"А моя нравственная, моя единственная опора, и та в настоящее время пошатнулась и вдруг сделалась пустой и безжизненной: картёжница, ничего более! Или это мне кажется так, или оно в самом деле так есть. Я так ошеломлён этой неудачею, что едва различаю чёрное от белого".
Дружил…
Однако, чересчур короткие отношения незадачливого соискателя с женой мало отражались на дружеском расположении мужа – коменданта Новопетровского укрепления Ираклия Ускова.
"Землянка", сакральное сердце всего мемориального комплекса в Форт-Шевченко, та самая, которую, согласно легенде, ссыльный поэт "выкопал" для себя в Новопетровском, находится вовсе не в Крепости среди казарм, не на дальнем отшибе, а в тенистом саду рядом с комендантским домом. Как выяснилось, никакой землянки Шевченко вообще-то не копал, а лишь с благодарностью принял уже готовую, построенную всё тем же комендантом Усковым для своей супруги. Агата спасалась там от летнего зноя, а потом передала это убежище ссыльной знаменитости – для занятий творчеством.
Письма, свободно рассылаемые по всей России, необременительные служебные обязанности, заключавшиеся в основном в уходе за садом и общении с командиром и его семейством, свободное творчество, строжайше запрещённое властями в Санкт-Петербурге, но разрешённое комендантом Новопетровского, всё это - следствие особых отношений к Шевченко со стороны Ираклия Ускова. К нему, как и к его супруге, солдат Шевченко обращался запросто.
Вот, например, отрывок из письма Залесскому от 20 мая 1856:
"Кстати, о фотографии: Ираклий просит тебя, когда получит Михайло фотографический прибор, напиши ему или мне о его свойствах и его цене и подробный адрес, от кого его выписать можно, и можно ли также и от кого выписывать химическую бумагу. У нас, видишь ли, есть желание заняться фотографией, да не знаю, будет ли толк".
Но Усков был не единственным, с кем отводил душу ссыльный Шевченко. В те годы "открытия Мангышлака" тут бывало немало любопытных персонажей. Именно в Новопетровском он познакомился с Брониславом Залесским, ссыльным поляком, весьма неординарной личностью. И не только.
Вот характерные отрывки из писем Шевченко того времени:
"Нынешнюю осень посетил наше укрепление некто Г. ГОЛОВАЧЁВ, кандидат Московского университета, товарищ известного КАРЕЛИНА и член общества московского естествоиспытателей. Я с ним провёл один только вечер, то есть несколько часов, самых прекрасных часов, каких я давно уже не знаю. Мы с ним говорили, говорили, и, боже мой, о чём мы с ним переговорили!"
"Писал тебе о ДАНИЛЕВСКОМ, что он прогостил у нас более двух месяцев; в продолжении этого времени я сблизился с ним до самой искренней дружбы. Он недавно уехал в Астрахань, а я чуть не одурел".
Гулял…
Вряд ли стоит представлять Шевченко чересчур мрачным анахоретом. И тут, в Новопетровском, он также находил возможности "отвести душу". О чём и не скрывал.
"Прости меня, друже мой единый, ежели найдёшь письмо моё нескладным, и, может быть, бессмысленным. У нас сегодня байрам у Ираклия, и я пишу тебе глубоко за полночь, то есть часу в 4-м, а в этом часу, я думаю, и у ЮНГА мысли были бы не на месте". (Январь 1854 – Залесскому).
"Христос воскрес! Батьку атамане кошевой!
Как раз на Пасху привезла мне астраханская почта твоё дружеское ласковое письмо и 25-рублёвую писанку. Сделал ты мне праздник, друже мой единый! Такой праздник, такой великий праздник, что я его и на том свете не забуду. Не выдержал, голубе мой сизый (да и какой бы вражий сын выдержал?). Напился, да так напился на твой магарыч, что даже лысину себе раскроил". (22 апреля 1857 – Я. Г. КУХАРЕНКО).
"Христос воскресе, брате мой милый!
Удачная у меня нынче Пасха! Такой святой радостной Пасхи и сроду не бывало. Как раз 7 апреля пришла к нам почта и привезла твою дорогую посылку и твоё радостное письмо от 17 генваря. Я чуть с ума не сошёл, прочитав его. А как закурил твою сигару (я десять лет уж не курил сигар), как закурил твою гаванну, друже мой единый, так и запахло волей, и я даже заплакал, будто ребёнок". (22 апреля 1857 – М. М. Лазаревскому).
Хандрил…
Но, разумеется, идеализировать жизнь запертого в тесные рамки Шевченко, не стоит. Долгая неопределённость в отношении дальнейшей судьбы, замкнутость на ограниченный круг благожелателей, временами выливалась в приступы тоски и отчаяния.
"Ираклий, кажется, немного охладел к фотографии. Агата имела неосторожность попрекнуть меня своими благодеяниями, и я отряхнул прах от ног моих и повторяю слова великого флорентийского изгнанника:
Горек хлеб подаяния
И жёстки ступени чужого крыльца". (Осень 1856, из письма Залесскому).
"Ни малейшей охоты к труду. Сижу и лежу молча по целым часам под моею любимою вербою и хоть бы наспех что-нибудь шевельнулося в воображении. Таки совершенно ничего. Совершенный застой". (17 июня 1857 года, из дневника).
Но вот цитата из письма Шевченко к Ираклию Ускову, написанное вскоре после освобождения 17 января 1858 года. Из Нижнего Новгорода.
"Сердечно радуюсь благополучию вашему, Агафьи Емельяновны и моих милых и малых друзей Наташеньки и Наденьки. Наденька, я думаю, уже бегает? Как бы мне хотелось её потетюшкать. А моя умница, красавица Наташенька вспоминает ли своего друга дядю Тараса Горича? Сердечно жалею, что не могу ничем я ей напомнить о себе. Нижний Новгород без ярманки настоящая деревня… Город просто сам по себе дрянь. Семь лет в Новопетровском укреплении мне не казались так длинны, как в Нижнем эти пять месяцев".
Андрей Михайлов - писатель, автор серии книг "Как мы жили в СССР".
Фото: Ⓒ Ratel.kz / Андрей Михайлов. Снимки сделаны в Мемориальном музее Тараса Шевченко в городе Форт-Шевченко.
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА НАШ КАНАЛ И ЧИТАЙТЕ НАС В TELEGRAM!
