Михаил Зельцер отметил свой 90-летний юбилей
Михаил Ефимович ЗЕЛЬЦЕР - доктор медицинских наук, профессор, преподаватель Республиканского института усовершенствования врачей, крупнейший эндокринолог Казахстана. В течение двадцати лет, в семидесятые-восьмидесятые, был главным эндокринологом республики. 23 сентября ему исполнилось 90 - из них уже лет 70 он живёт и работает в Казахстане. Первые шаги на медицинском поприще он делал в сельской больнице Приуралья, что в 150 километрах от ближайшей железнодорожной станции. Он по натуре трудоголик и никогда не чурался никакой работы. Но сверх того он ещё и романтик, поэт в душе (в его активе книга стихов "Непрофессиональные раздумья", сборник эссе "Всплески памяти на дневниковых страницах" - это кроме монографий и брошюр по вопросам эндокринологии). Он всегда и везде, куда бы его не забросила судьба, истово и вдохновенно служил медицине нашего с вами Отечества, страны величавых гор и бескрайних степных просторов. Этой стране, её людям он щедро отдавал и отдаёт свой талант врача, стараясь всеми доступными ему средствами отодвинуть от человека боль и болезнь, стараясь сделать всё, чтобы здоровье не покидало нас с вами.
А родился Михаил Ефимович в Ленинграде, в 1930 году. Его отец Ефим Маркович ЗЕЛЬЦЕР - крупный партийный работник, юрист по образованию. Мать - Бройна Соломоновна ЛУРЬЕе, историк. Оба были репрессированы в 1937-м. Да и сам Михаил Ефимович, несмотря на младые лета, два года провёл в лагере ссыльных. И вообще он - живая история минувшего столетия, воплотившаяся в судьбе одного человека. Хотелось сказать: "в судьбе одного отдельно взятого человека" - да нет, не отдельно взятого, а вместе со всеми, кому выпала доля в том веке жить.
Когда он услышал название очерка, ироничное и горестное, - "Счастливый человек из АЛЖИРа" - он опешил от неожиданности. "Сердце сжалось, когда прочёл это", - сказал он. Потом понял: всё правильно, всё так и есть. Не зря же Осип МАНДЕЛЬШТАМ, трагический провидец ХХ века, автор не только крамольных стихов про кремлёвского горца, но и до боли сердечной пронзительной лирики, сказал убийственно точные слова о том времени: "Мне на плечи кидается век-волкодав".
Чудовищное везение
- Я долгое время думал, что невезучий, - говорит Михаил Ефимович. - Теперь я так не думаю. Я бы мог погибнуть в блокадном Ленинграде. От голода - о нём лучше не вспоминать. Под бомбёжкой - бомба упала во двор прямо перед нашими окнами. И не взорвалась. Я мог бы уйти под лёд на Ладожском озере в феврале 1942-го, когда нас эвакуировали. Повезло - уцелел. А дальше - два эвакогоспиталя, это целая эпоха, где смерть косила всех подряд. Я выжил, хотя под Свердловском похоронил свою бабушку.
А в 1944-м мне чудовищно повезло. Мама была уже вольнонаёмная, но из лагеря выехать не имела права. А поскольку лагерь был женский (АЛЖИР - Акмолинский лагерь жён изменников родины), разрешили приехать детям. Я был во второй партии детей, которых дозволено было туда привезти. Я не видел маму целых семь лет, я боялся, что мы не узнаем друг друга. Мы узнали в первое же мгновение, но я был потрясён тем, что мама, моя защита и опора, мой самый сильный, самый надёжный, самый большой в мире человек, - моя мама стала вдруг совсем маленькой, почти с меня, мальчишку, ростом. А я был счастлив, как никогда в жизни.
Учительница первая моя
Об АЛЖИРЕ у меня двойственные воспоминания. С одной стороны - это концентрационный лагерь. С вышками, контрольной полосой, огромными волкодавами, от них все шарахаются, когда выходят на ночную вахту. А с другой стороны - это женщины, которые не видели своих детей по пять-семь лет. Причём, привезли в лагерь лишь малую часть детей, и бедные женщины делали для нас всё, что могли в этих бесчеловечных условиях. Я никогда в жизни не ощущал такого пронзительного, такого беспредельного человеческого тепла и участия.
Там, в лагере, у нас была удивительная школа, и преподавали в ней уникальные люди. Помню, уроки литературы и немецкого языка вела Зинаида Наумовна ГИНЗБУРГ. Она долгое время была в секретариате Луначарского, потом - директором опытной школы при Наркомпросе в Москве. О чём шла речь на уроках, не помню. Но в памяти осталась атмосфера духовной чистоты и поразительной доверительности. Школа для нас была как семья. Там, в АЛЖИРе, я проучился почти два года, закончил восьмой класс. И когда в 1946-м маму освободили и мы вернулись в Ленинград, я долго не мог привыкнуть к той дистанции, что непременно разделяла ученика и учителя, к той субординации, которая считалась обязательной. Там, в зоне, школа была островком свободы, где ребёнок всем существом своим ощущал доброту. Здесь, на воле, школа напоминала казарму. И всё-таки - ничего с собой поделать не могу – школу и учителей помню светло, по-доброму. И каждый раз, попадая в Ленинград (теперь уж Петербург!), непременно заглядываю во двор "Колизея", где незыблемо стоит наша школа.
Девушка моей мечты
Школа находилась сразу же за кинотеатром "Колизей". Это было очень удобно. Можно удрать с последнего урока как раз к началу очередного сеанса кинофильма "Девушка моей мечты" и, затаив дыхание, забыв обо всем на свете, снова и снова следить за тем, как Марикка РОКК купается обнаженной в бочке с водой, пробуждая в душе десятиклассника безудержно смелые и нескромные фантазии… Главное, фильм притуплял чувство голода. А оно неистребимо. Особенно, если тебе 17 лет, пять лет назад ты пережил блокаду, и мысли о еде тебя будут преследовать десятилетиями.
Но вдруг в какой-нибудь рисковый момент, когда зал не смеет шелохнуться, впившись глазами в экран, Михаил замечал, что плачет. Он плакал, таясь от всего белого света, таясь от самого себя, но в темноте по крайней мере это незаметно. Сильнее голода и горше тех кошмаров, что одолевают по ночам, был страх: вдруг мама снова исчезнет? Вдруг её заберут, и опять будут долгие годы разлуки, когда маму можно увидеть только во сне. И так проходит год, два, три. А потом ты в ужасе вскакиваешь среди ночи, тебе должна была присниться мама, но не приснилась, потому что ты забыл её лицо.
Нет, пусть фильм в этот раз идет без меня, решает он. И с урока я сбегать не буду. Тем более что это математика, а с Михал Николаичем шутки плохи. Он, как обычно, пулей влетит в класс. Сверкнув очками, сердито бросит: "С-садитесь!" И начнет разнос:
- Я п-поражаюсь! - он делает упор на "о". - Я по-рражаюсь! Вам уже 17 лет!.. П-по-думать только…
Не в силах преодолеть возмущение, резко раскроет журнал и выберет главную жертву:
- Зельцер, к доске. Под-думать только!.. - и как бы определяя меру наказания: - Проекция прямой на плоскость.
Тут важно, чтобы мел не крошился и рука была твердой. А главное, даже стоя у доски во время этой экзекуции, помнить, что Михал Николаич по сути добрый человек, он просто очень переживает за каждого из нас и промах ученика воспринимает как личную неудачу. На этот раз рука испытуемого бестрепетно выводит на доске чертеж, и объяснения, кажется, безошибочны.
- Я п-поражаюсь, - говорит Михал Николаич, но уже не возмущаясь, а скорее в недоумении. Смотри-ка, а из парня выйдет толк. Вопреки блокаде, голоду, бомбежкам и смертям. Вопреки долгому сиротству при живой матери, которую законопатили в АЛЖИР, а потом и мальчонка туда же попал… Он идет к своей парте. Тщедушная фигурка юноши, его впалые щеки и притерпевшиеся скорбные глаза пробуждают неизбывную горечь, и учитель, как бы собеседуя с вечностью и бесчеловечным веком, чуть слышно шепчет:
- Я поражаюсь…
Вторая волна и начало большого плавания
А в 1949-м была вторая волна арестов, и маму снова забрали. Я только-только стал студентом, поступил в 1-й Ленинградский медицинский институт имени академика Павлова. Мои студенческие годы прошли под знаком беды. Три года мама сидела в ленинградском так называемом "большом доме". Потом снова - Карлаг. И когда закончил институт, я, к удивлению распределительной комиссии, попросился - куда бы вы думали? Естественно, в Казахстан, поближе к маме.
И вот приехал я в село Кулагино Гурьевской области, это в 150 километрах от железной дороги. Здесь находилась районная больница. Это были два сарая на 25 коек. Кстати, в тот же день сюда, окончив Чимкентское фельдшерское училище, приехала и моя будущая жена. Приехала и сразу же слегла с воспалением лёгких. Она была моей первой пациенткой. Я, конечно, её вылечил - на свою голову. Хотя ни разу в жизни об этом не пожалел. И вот уже давно позади у нас с ней золотая свадьба.
А в Кулагино за три года работы мы с ней занимались всем: хирургией, гинекологией, массой инфекций всякого рода. В общем, это была хорошая школа жизни и бесценная профессиональная школа.
Муки и радости
Из автобиографической книги "Всплески памяти"
Понемногу привыкаю к работе. Больных много. Очень распространены хронические инфекции: бруцеллез, туберкулез, сифилис. Радиус обслуживания нашей больницы - 150 км. Добираемся после вызова по рации до отдаленных участков на чём придется: и на нашем стареньком грузовике, и на лошадях, и на верблюдах. Километров 5 в сторону от дороги Гурьев-Уральск, проходящей через Кулагино, тянется степь, а потом - пески, барханы. Во время дождя по пескам ехать легко, а степь раскисает, грязь. Машина буксует, толкаем, подкладываем доски. Мучения, а не езда.
Однажды, возвращаясь с "отгона" с тяжелобольным мальчиком лет 7, застряли километрах в 3-4 от Кулагино. Едва не выбились с шофером из сил, пытаясь вытолкнуть наш «газик». Делать было нечего, пришлось взвалить мальчика на спину. Принес его в больницу без сознания.
Отхаживали его всей больницей. Какая была радость, когда через 2 дня малыш начал реагировать на уколы, а потом и отвечать на вопросы. Потом и лечили и учили русскому языку. Кто-то принес букварь, показывали картинки и по слогам нараспев повторяли: "бо-тин-ки!". "Патинки", - отвечал малыш, и все хохотали. Мальчик, к счастью поправился, и мы стали большими друзьями.
Бывали, конечно, и неудачи, привыкать к которым тяжело. Долго не мог прийти в себя, после того как неожиданно умер мой пациент с инфарктом миокарда. Мне казалось, что ему стало заметно лучше, а ночью он скончался...
Постепенно накапливался опыт. И когда через год я остался на несколько месяцев единственным врачом в больнице, "гром не грянул", все шло своим чередом.
Один я остался потому, что из отпуска не вернулись на работу главврач с женой. До 3 лет - минимального срока отработки в месте назначения после института им оставался еще год. По тем временам такое грозило "сроком" в лагерях. Но моим сослуживцам повезло: незадолго до этого Советский Союз вступил в какую-то международную организацию, запрещавшую подневольный труд, и преследовать их не стали.
Месяца два работал и за главврача, и за терапевта, и за хирурга, и за гинеколога. Очень помогала моя первая пациентка, благодаря ей объем оказываемой женщинам помощи, несмотря на отсутствие врача-гинеколога, практически не уменьшился. Несколько раз объявил ей благодарность, не покривив при этом душой.
Оперировали часто, несмотря на своеобразные кулагинские условия. Помню, как однажды уже вечером, когда света не было, доставили в больницу после тяжелой травмы кисти и предплечья молодого парня, оперировали его при свете четырёх больших керосиновых ламп.
Кровь, необходимую для переливания, получали из областного центра. По рации связывались с "санитарной авиацией" и ждали: прилетит или не прилетит. Зависело от этого очень многое...
Ещё из книги "Всплески памяти"
Мама моя после очередной "отсидки" поселилась в Южном Казахстане, на ст. Тюлькубас. Я приехал к ней и больше года проработал в Ванновской районной больнице. Это была крупная больница, как говорили, построенная еще во времена земской медицины. В ней были большие отделения: терапевтическое, хирургическое, инфекционное, гинекологическое, родильное. Работал рентгеновский кабинет, лаборатория. Даже сопоставить с тем, что было в Кулагино, трудно. Во время ночных дежурств по больнице можно было вызвать при необходимости хирурга или акушера-гинеколога. Но я к этому прибегал редко, Кулагино приучило к самостоятельности.
Да, здесь было гораздо интереснее, но меня очень тянуло к научно-медицинской работе.
В 1958 году я женился. Жена моя училась в Алма-Атинском медицинском институте, и я перебрался в Алма-Ату. Очень надеялся попасть здесь в терапевтическую клинику, но ничего не получалось. На работу в больницы меня не брали, в приеме в ординатуру отказывали. Почти два года проработал дежурным врачом городской станции "скорой помощи".
После дежурств пытался ходить на профессорские обходы в терапевтические клиники, не пропускал ни одного заседания городского общества терапевтов. На одном из заседаний впервые увидел профессора Николая Дмитриевича БЕКЛЕМИШЕВА. Он произвел большое впечатление: блестящая речь, глубокая эрудиция. Прочитал его незадолго до этого вышедшую книгу о бруцеллезе, и впечатление еще больше усилилось.
Рутинная работа на "скорой помощи" стала тяготить, я не прекращал попыток попасть в ординатуру.
Зов судьбы
- Казахстан - трагическая страница вашего детства. Здесь мама дважды была в ссылке, вы сами попали в АЛЖИР. И всё-таки потом вся ваша жизнь была связана именно с Казахстаном?
- Это судьба. У моего старшего брата хранится хрустальный графин. Сверху - бронзовый ободок, и на нём выгравировано: "Ефиму Марковичу Зельцеру от делегации Казахстана". И год, по-моему, 1922-й. Как я потом выяснил, отец бывал в Казахстане. Тогда планировалось строительство новой Алма-Аты, а Ленинград славился своей градостроительной и архитектурной школой, и, понятное дело, взял шефство над Алма-Атой. Вообще, Казахстан и город на Неве всегда поддерживали друг друга. Хорошо помню (мне было тогда 11 лет): на улицах блокадного Ленинграда висела листовка, подписанная Ворошиловым "Враг у ворот", а рядом - стихи Джамбула "Ленинградцы, дети мои!" Вы даже не представляете, какая это была мощная поддержка для всех для нас, блокадников.
Ну, а потом - в Казахстане я встретил свою первую пациентку, мою будущую жену. Здесь, в Институте краевой патологии, окончил аспирантуру, защитил кандидатскую, потом докторскую, стал профессором, организовал кафедру эндокринологии.
- Можно ли говорить о казахстанской школе эндокринолога Зельцера?
- Думаю, можно. Я подготовил четырёх докторов наук, более 20 кандидатов. Почти все врачи-эндокринологи учились у меня - по крайней мере, большая их часть.
Нет, что ни говори, я человек везучий. Хотя, конечно, жизнь била меня нещадно. Но, смотрите, ведь уцелел! И даже вот отметил свое 90-летие.
Из книги "Всплески памяти"
"Вернулся из Греции, ездил на Европейский конгресс по ожирению. Оно стало одной из центральных проблем медицины: распространяется повсеместно эпидемически, резко сокращает длительность жизни, провоцирует развитие других болезней.
На конгрессе оживленно обсуждали наследственные и приобретенные механизмы возникновения и развития ожирения, способы борьбы с этим современным бедствием человечества, много внимания было уделено разработке различных диет, способствующих уменьшению отложений жира.
Другие времена, другие проблемы"...
Жизнь продолжается. Михаил Ефимович в 75 встал на горные лыжи и лет десять был на Чимбулаке, что говорится, свой человек. На днях, 23 сентября, ему жахнуло 90. Он держит форму. Он каждое утро подтягивается на турнике раз десять и отжимается от пола. Не сто раз, конечно, как это было до недавнего времени, а всё же. А главное, он до сих пор работает как практикующий врач.
И мы, пользуясь случаем, от всей души поздравляем его с 90-летием.
Фото: Ⓒ Ratel.kz / Адольф Арцишевский.
