Великие казахские артисты гастролировали на верблюдах и осликах
Читайте предыдущую статью Ермека ТУРСУНОВА «Скучаю по тебе, Мамбет»
* Ушедшее поколение
* Настоящие о Настоящих
* Шескпир в ауле
* Прыжок за конфеты
* Что такое свобода
* Энергия добра
* О чем говорили старики
Ушедшее поколение
Вчера мне почему-то приснилась Хадиша БУКЕЕВА…
Молодежь вряд ли знает – кто это. Но люди постарше помнить должны.
Легендарная личность. Великая казахская актриса. Воспитанница МЕРКУРЬЕВА и МЕЙЕРХОЛЬДА. Непревзойденная шекспировская Катарина…
Я не могу сказать, что мы тесно общались, виделись не часто, но забыть этого человека невозможно. Слишком она была яркой, колоритной, породистой, харизматичной, как сказали бы сейчас. Присутствовал в ней природный аристократизм, хотя родителей она потеряла еще ребенком и выросла в детском доме.
Так вот. 18 февраля 1984 года я сидел у Хадишы-апай дома на Коммунистическом-Виноградова и мы пили чай. Мы вспоминали Шакена (Шакен АЙМАНОВ, народный артист СССР, режиссер – Ред.). Вернее, вспоминала она, а я лишь записывал. В тот год страна собиралась отмечать 70-летие Айманова. Нынче на дворе 2016-й (с ума сойти!) и Шакену уже не 70, а получается – 102.
Что изменилось с тех пор?
Да, пожалуй, все. И не в самую лучшую сторону. Но не будем о грустном…Лучше я приведу рассказ Хадиши-апай.
Пусть она расскажет, каким она помнит Шакена. И это будет справедливо.
Потому что о Настоящих должны говорить Настоящие.
А нам лучше помолчать.
Настоящие о Настоящих
…Я до сих пор слышу ее голос. Неторопливый, неспешный. Помню сильный низковатый тембр. Помню, когда Хадиша-апа рассказывала о Шакене, она улыбалась и смотрела куда-то в сторону, чуть прикрыв глаза. Так смотрят в прошлое. А я смотрел на нее и думал – ТАКИХ больше не будет. И в этом, к сожалению, я оказался прав. Они все ушли. И продолжают уходить. (Хадиша-апай ушла в 2011-ом). Их тихие шаги растворяются в стылом воздухе нашего бестолкового времени. Остаются лишь воспоминания. Но – что удивительно – их воспоминания способны согреть даже на расстоянии.
Хадиша Букеева:
«…Если вспоминать о Шакене – это значит говорить о нашем времени. О нашем поколении. Я не могу представить Шакена без Калибека Куанышбаева, без Шолпан Жандарбековой, Мухтара Ауэзова, Габита Мусрепова…Шакен всегда был в кругу друзей, в центре любой компании.
Понимаешь, айналайын, вот есть понятия «талантливый актер», «талантливый певец». Реже говорят – «талантливый человек». Редко случается, чтобы дар актера сочетался с необыкновенным даром человеческого обаяния. Трудно талантливо сыграть, еще труднее талантливо прожить. Теперь, когда прошло столько времени, я могу сказать, что Шакен был не просто большим Актером. Он был, прежде всего, талантливым Человеком.
Шескпир в ауле
Я вспоминаю наши гастроли…
Хотя это слишком громко сказано: «Гастроли!». Нынешним покажется смешным. А теперь представь: по степи движется странный караван. Лошади, телеги с реквизитом и декорациями, персональный верблюд Калеке (Калибек КУАНЫШБАЕВ, народный артист Казахской ССР - Ред.) с колокольчиком на шее, следом за ним Шакен верхом на ослике, ну и все остальные – кто на чем…
Лето кончилось, но жара еще держится.
Утро в пути, день в пути, ночью останавливаемся, где получится, хорошо, если у водоема, и разбиваем лагерь: разжигаем костры, готовим ужин в казанах. И так – месяцами. Вот такие вот гастроли.
Карты нет, компаса нет, да и особых ориентиров тоже. Двигались, в основном, по интуиции. Ездили по аулам и отгонам, а они же маленькие совсем.
Обычно, мы ждали и радовались лаю собак. Если они поднимали гвалт, значит и люди рядом.
Вот, помню, набрели мы так на один аул. А дело уже к ночи. Но люди собрались сразу: ну а как же, это ж для них такое событие – артисты из Алма-Аты приехали!
Дома культуры, конечно, никакого у них нет, клуба тоже. А значит, ни сцены, ни занавеса. Зато есть большая конюшня.
Ну и ладно. Нам не привыкать.
Натаскали лавок для зрителей. Принялись готовить сцену. Вместо осветительных приборов развесили несколько керосиновых ламп. Их тут же облепила мошкара. Короче, рампа как бы подразумевается.
Зато какой аншлаг!
Публика набилась «в театр» под самую завязку. Свободных мест нет, друг у друга на коленках сидят. Жарко, дышать нечем. И что вообще играть? Долго думать не стали и решили, что в такой ситуации выручить может только классика. Ну что может быть уместнее Шекспира в далеком казахском ауле? Только Шекспир. «Укрощение строптивой»…
Поскольку занавеса не было, приходилось работать следующим образом.
Как только заканчиваешь свою сцену, отходишь в сторонку. В тенек. На свет выходят другие. И так по очереди.
Приближалась сцена Петруччо с Катариной. А мне плохо. Задыхаюсь. Позвала Шакена.
- Хоть бы немного воздуха, а то боюсь, не вытяну сцену.
Он все понял и тут же выставил окно. Подсадил меня на подоконник и помог спуститься на землю. А у меня от слабости ноги подкашиваются. Вот-вот упаду. Но, слава богу, слегка отдышалась и полезла обратно.
Сцену мы довели без срывов. Зрители остались довольны…
Потом пока все наговорились и разошлись, пока собрали инвентарь, пока все сложили, забрезжил рассвет. Поспать так и не удалось. И тут Шакен говорит:
- Эх-х, опять придется спать в седле. Пойдемте лучше погуляем.
И мы пошли в степь: Катарина, Баптиста и Петруччо.
Грим еще не смыт. Тишина. И тут Петруччо (Шакен) мечтательно вдруг так заявляет:
- Вот накоплю со временем денег, куплю дом, каждое утро буду сажать кедры и яблони. И вас в гости позову.
- Какой еще дом?! - осаживает его Баптиста (Калибек). - Ты на себя со стороны посмотри. Для начала купи себе хотя бы пиджак и прикрой им свою худобу.
- Ничего, - смеется Петруччо, - придет еще время.
Потом нас, артистов, провожают всем аулом. И аксакалы с ажешками, и молодухи с грудными, и аульная детвора, и те же присмиревшие шавки с дворнягами. И стоят так толпой на окраине, машут руками и долго еще слышен колокольчик на шее нескладного верблюда Калеке…
И снова – бесконечная дорога, аулы, крохотные неказистые селения… И везде: скорая импровизированная сцена, спектакль из классического репертуара. Радостные зрители.
Как давно это было…
Прыжок за конфеты
А еще помню…
У кого-то из Серкебаевых (Ермек СЕРКЕБАЕВ, народный артист СССР - Ред.) был день рождения. Вначале громко плясали у них в каморке четыре на четыре. Помню еще, огромный шифоньер на трех ножках раз за разом валился на танцующих.
К трем ночи Шакен потащил всех в сторону аэропортовских озер – купаться. Там уже начал подтрунивать над Калеке.
- Видишь – трамплин? Вот если спрыгнешь с него, куплю тебе коробку конфет.
А Калеке тоже не дурак. Он посмотрел на этот самый трамплин, смерил взглядом, высоченный такой и говорит:
- Лучше давай так. Ты прыгай сам, и я куплю тебе десять коробок.
- Ага! - взвился Шакен. - Все слышали?! Товарищ Куанышбаев обещал мне десять коробок!
И полез. На самую верхотуру. Мы внизу стоим, смотрим и нам отсюда страшно. А он там, в своих трусах семейных по колено. Ножки тоненькие и весь он такой жалкий. Как подстреленный воробышек. Смех да и только.
Калеке снизу орет:
- Эй, орел! Ты же плавать не умеешь! Может, не нужно, а-то потом отвечать за тебя!
- Ничего! - кричит Шакен сверху. - За десять коробок я из принципа не утону!
И прыгнул. Смешно еще так ногами дрыгнул, пока в воду летел. Ухохотались все.
Вылез, зуб на зуб не попадает. Но – довольный.
Я спрашиваю:
- Ты что, правда плавать не умеешь?
- Откуда?! - отвечает. - Я и моря-то никогда не видел! Максимально сухопутный казакбай!
Естественно, наутро он простудился и слег. Калеке сам бегал потом за лекарствами, варил бульоны и чаем отпаивал. Лечил. А конфеты эти злополучные они детям раздали…
Так и жили.
Что такое свобода
Актер – он ведь всю жизнь играет чужие судьбы, и в каждой из них пытается проявить чуточку себя. Шакен прожил свыше ста ролей в театре и кино, но та, которую люди запомнили – это роль Человека. Он и сейчас продолжает играть свою роль. Его присутствие так осязаемо и зримо, что мне порой становится стыдно за любое проявление косности и грязи в человеческих отношениях. Ничего не поделаешь, время поменялось. А с ним и люди.
Знаешь, иногда мне кажется, что я стала старой. Ворчу. Многое мне перестало нравиться. Невольно сравниваешь: мы жили не так и мы жили другим. Мысли у нас были не такие, как у нынешних. И мечтали мы о другом. Конечно, нам не довелось увидеть многое из того, что стало доступным нынче. Что мы видели? Голод, войну, сиротство, разруху… Но все равно, не хлебом единым, как говорится. Не только о брюхе мы думали. Не умели мы копить и прятать. Все, что было в доме, все было на столе.
Недавно один известный поэт сказал, что Шакен Айманов не был завистливым. Я бы так не стала говорить. Он умел завидовать. Но по-доброму. Людям вообще свойственна зависть. Правда, у кого-то она белая, у кого-то – черная. Зависть для Шакена была мотором. Импульсом. Он завидовал умным, начитанным, образованным. Он завидовал даже по мелочам. Как-то я пришла к нему и обронила несколько фраз по-английски.
- О-о?! - удивился он. - Как красиво! А что ты сказала?
- Да ты не поймешь, - засмеялась я беззлобно.
Чуть позже он обратился ко мне на чистом французском, да еще и с таким фирменным прононсом.
- Ой, что ты сказал? - удивилась я.
- Да ты не поймешь, - засмеялся он.
Если говорить о Шакене - это значит говорить о внутренней свободе. Он всегда и во всем был волен. Но это не пустая свобода, она заключала в себе высокую ответственность. Свободу он понимал не как вседозволенность. Он мечтал о создании казахского народного театра, в котором бы просвещался народ, о создании национального кинематографа. Поэтому в 1953 году он ушел в кино.
Энергия добра
В сороковых я снялась у него в картине «Райхан». Позже – в других его фильмах. Но театр он не забывал. Приходил. Приходил как праздник. Когда он был на сцене, не только зрители, но и сами актеры не уходили покурить или побалагурить в сторонке. Они теснились за кулисами и смотрели, что вытворяет на сцене Шакен. Ну и народ тогда, конечно, ходил в театр! Билетов не достать...
На кино он смотрел как на общественную кафедру, с которой учат человека быть умнее и требовательнее к себе.
Что еще я помню о Шакене?
Я не помню, чтобы Шакен грубил. Он любил повторять: «Вежливость украшает человека». Впрочем, с мужчинами иногда позволял себе резкости. А если хотел наказать, то наказывал шуткой. Язык у него был еще тот. Скажет - как отрежет. Но всегда, после тяжелого разговора тянул к себе, чай попить, в шахматы поиграть.
Если вспоминать Шакена - значит, говорить о доброте. Он умел впитывать в себя добро, сам был его носителем и щедро делился с близкими и знакомыми. И доброту его люди ощущали буквально физически. Аура у него была такая. Теплая. Поэтому люди ходили на его спектакли. По десять, двадцать, сорок раз ходили. Почему? Потому что никогда не было повтора. Всегда была новизна, импровизация. И главное, в зал излучалась энергия добра. А это – редкость.
Я бы тоже хотела оставить людям кусочек своей энергии, если во мне есть хоть чуточку таланта, как у Человека-Шакена. И сиди сейчас с нами рядом Шакен, я уверена, он бы меня поддержал.
И мечты он своей достиг: и дом построил, и сад посадил, и были мы у него в гостях, и, кажется, остались там навсегда.
О чем говорили старики
Так говорила Хадиша Букева - незаменимая партнерша Шакена Айманова по театральной сцене.
Сколько они отработали вместе?! «Отелло», «Глубокие корни», «Дружба и любовь», «Каракипчак Кобланды», «Укрощение строптивой»…
Я помню этот разговор как вчера. Поэтому, наверное, она мне и приснилась.
Мы сидим у нее на кухне.
Хадиша-апай перебирает старые фотографии…
-Вот мы в «Отелло». А вот это «Глубокие корни», видишь, какой он грозный, здесь он играет Бретто...
За окном кружит снег. Тикают часы. Тикают как десять, двадцать, сто лет назад…
Хадиша-апай вспоминает о Шакене, о своем поколении и заставляет снова задуматься: как все-таки несправедливо, что мы, в погоне за какими-то призрачными вещами забываем, о чем нам говорили наши старики, о чем они мечтали, от чего хотели уберечь.
Они говорили нам об этом иносказательно, тонко и очень корректно.
Они рассчитывали, что мы поймем их интонацию и постараемся жить так, чтобы им не было за нас стыдно.
Или досадно...
Это я сейчас понимаю, что, говоря о Шакене, Хадиша-апай говорила о памяти, о святости, о добродетели, о милосердии, о любви.
Это она еще тогда говорила.
А я – не понимал…
