После выхода в свет сборника Ермека Турсунова «Мелочи жизни» Ratel.kz продолжает по субботам публикацию его новых рассказов, которые войдут в следующую книгу
На снимке: Ермек Турсунов. Фото: Дмитрий Гэрт.
Читайте предыдущий рассказ Ермека ТУРСУНОВА "Картина с маслом".
В любой деревушке он есть. И был. Классический житейский персонаж.
К нему относятся с пониманием. С некоторым превосходством и снисхождением. Жалеют. Да, именно жалеют. Не любят, нет. Любить – это вряд ли. За что его любить? Он ведь дурачок. Ненормальный. И в каждой деревне он – свой. И блажь у него – своя. Кто-то буйно помешан – таким пугают детей. Кто-то - наоборот, тихий.
Но это кому как повезет.
Нам не очень повезло. У нас жил буйный. И звали его Бошай.
Лет ему было тогда, если не соврать, где-то за тридцать. А может, и больше. Так на глаз не определишь. Здоровый такой бугай. Силой обладал немереной. Гвоздь двухсотку мог на палец намотать.
И вот, бегал по улицам с рогаткой. И эта нелепица – взрослый мужик с рогаткой в руках – наводила на нас просто панический ужас. Нам казалось, что ему ничего не стоит человека убить или просто покалечить. И ведь, главное, ему за это ничего не будет. Он ведь – малахольный.
И эта его еще застывшая гримаса на лице: полуулыбка, полуоскал, крупные желтые зубы. И не поймешь: то ли смеется, то ли плачет? Хорошо ему или плохо?
И что-то он все время бормотал себе под нос. Как будто вечно с кем-то спорил. Вел внутри себя бесконечный напряженный диалог.
И ходил он как-то странно. Движения у него были резкими, порывистыми. Как-то странно пружинил и подпрыгивал при ходьбе. И бегал быстро, кстати.
Короче, боялись мы его до жути.
Мы – это дети. Аульная шпана. И он нас не любил. Досаждали мы ему очень. Отбежим на безопасное расстояние и давай его дразнить. И он бесился. А мы и рады, что допекли дурачка. Дети ведь жестокими бывают часто. И, видимо, навсегда затаил он в себе эту обиду. И как только замечал кого из нас, тут же кидался в погоню. Кричал и стрелялся в спины из своей рогатки.
И как-то иду я из школы. Лето скоро. Каникулы. Радуюсь. Может, в горы к чабанам отвезут. На лошадях буду кататься. Кумыс пить. Благодать…
Вдруг вижу – Бошай! Катается в дорожной пыли. Бухтит чего-то. Рубаха из-под штанов выбилась, полы вразлет, волосы дыбом. Лицо страшное.
Асфальта тогда у нас еще не было. И как раз только проехал грузовик, поднял облако пыли. И вот в этой пыли и барахтается Бошай, голову двумя руками обхватил, вроде как причитает.
Я настроился было бежать, но он меня заметил. Замахал. Вроде как зовет.
Я остановился, думаю – где его рогатка? А он ее вынимает из-за пазухи и кидает в сторону. Вот, мол, видишь – не вооружен я. И машет. Мычит. На дорогу показывает: смотри, мол, что там.
Пыль рассеялась. Я прикрыл глаза ладонью от солнца. Вгляделся, а там, на дороге, что-то такое шевелится. Не собака и не кошка. И не курица. Я сделал несколько шагов и увидел...
Черепаха. Месиво. Наверно, вылезла на дорогу, хотела на другую сторону перейти. Не успела…
Дальше смотрю.
Бошай перестал метаться и пополз к черепахе на коленках. Осторожно поднял. Та еще подрыгалась-подрыгалась, потом высунулась из раздавленного своего панциря, дернулась напоследок и повисла на руках Бошая.
И тот вдруг как зашелся. Прям волком завыл, бедный! Взахлеб. Слов не разобрать. Мычит только. И так мне стало его жалко, так жалко, что я, сам того не замечая, подошел к нему вплотную и стал гладить его по голове. И он, не вставая с колен, прижался ко мне, уткнулся лицом в грудь и так горько зарыдал, что я не выдержал и захныкал вместе с ним. Так мы и застыли, посреди пыльной дороги: щуплый мальчик с портфелем и аульный верзила с мертвой черепахой в руках. Стоим и плачем, оба.
Сильная, надо полагать, картина?
Потом он, наконец, поднялся. Высморкался, размазывая пыль по грязным скулам. Глянул на меня изменившимся лицом. Совсем как разумный человек. Куда-то исчезла его гримаса.
- Ы-ы-ы, - промычал он, показывая куда-то рукой.
- Что? – не понял я.
- Ы-ы-ы, - повторил он, взял меня за руку и потащил за собой. Как я понял – за село. Туда, где стояло наше старое деревенское кладбище.
Я побоялся перечить и послушно поплелся за Бошаем.
Мы пришли на кладбище. Бошай долго искал место. Наконец, нашел. Рядом с мальчишками – Сашкой и Мишкей Ланге.
Пацаны утонули пару лет назад. Случайно, конечно. Возвращались с покоса, намаялись за день, решили искупаться в реке. Мишку затянуло в водоворот. Сашка бросился спасать…
Водолазы приезжали. Искали долго. Нашли.
Старшему было десять, младшему – семь.
Портреты их еще не выел дождь, и пацаны смотрели на нас с траурных рамочек как живые: весело и безмятежно.
Бошай раздобыл где-то черенок от лопаты и стал им копать небольшую ямочку у самой оградки. Потом выложил внутри мхом, постелил травы, чтоб помягче было, и осторожно положил туда черепаху. Глянул на меня.
- Ы-ы-ы…
Я послушно бросил горсть земли. Бошай быстро, ладонями, как двумя ковшами, завалил ямку и сделал сверху горку. Воткнул прутик. Получилась крохотная такая могилка. Мы постояли чуток молча.
Вовсю палило солнце. Стоял ясный летний день. Легкий ветерок теребил верхушки трав. В поле свистели суслики. Кладбищенскую тишь нарушал далекий гул тракторов.
- Ы-ы, - махнул мне Бошай и выкинул черенок.
И мы пошли.
А в воскресенье с пацанами мы, как обычно, отправились на футбол. Поляна возле школы. Удобно по Пионерской подниматься. И тут из-за кустов выскакивает Бошай. В руках – штакетник. Пацаны с визгом врассыпную. Я тоже побежал. Бегу и думаю – а чего это я бегу? Мы ж вроде с ним теперь как не чужие. У нас ведь есть теперь своя общая тайна.
И остановился. Костя еще дернул меня, проносясь мимо:
- Чё встал, придурок?! Беги! Убьет…
А мне не бежится. Встал как вкопанный.
И тут прямо передо мной вырастает – Бошай.
Трясет его всего от злобы, орет чего-то мне в лицо, слюна изо рта, глаза безумные. Штакетником машет. Вот-вот звезданет по башке.
А меня как парализовало. Стою, не двигаюсь, лишь руками заслонился, у самого душа в пятки.
И Бошай вдруг притих. Всмотрелся в меня с любопытством, словно бы пытаясь вспомнить – где я его видел? А меня аж подташнивает от страха. Черт его знает, что у него там, в дурной его башке творилось, но штакетину он выронил. Стал мычать и что-то отчаянно изображать. До меня дошло: он показывал, как машина переехала черепаху.
- Ы-ы-ы, - мучился он и давил огромными своими лапищами воображаемую черепаху.
- Да, да, - закивал я. – Мы ее похоронили.
- Ы-ы-ы!
- Да, мы правильно сделали.
- Ы-ы-ы, - промычал Бошай в последний раз, неловко взъерошил мне волос и пошел прочь.
Я смотрел ему в спину. Он удалялся все дальше и дальше, и я видел, как вздрагивают его плечи. Казалось, он плакал. Да, он плакал.
А я думал, что, наверное, ему стало стыдно. Стыдно за минутную слабость. За то, что пожалел какую-то черепаху. За то, что совершил такой неожиданный поступок. За то, что на минутку стал вдруг человеком. Обычным нормальным человеком.
А может, наоборот…
