Занимательная история Казахстана от Андрея Михайлова
На снимке: казахские джигиты. Фото XIX века.
Быть может, правильнее произносить его имя Досжан, но я сохраняю его в том написании, в котором оно было известно по источникам XIX века. Тем более что имя это вполне может считаться нарицательным. Он не делал историю, а лишь мелькал на её фоне, привнося в неё определённое беспокойство и несомненный колорит. И если бы не тот день, когда судьба свела его в сырдарьинских тугаях со знаменитым исследователем Туркестана Николаем СЕВЕРЦОВЫМ, никто сегодня, кроме прямых потомков, скорее всего, ничего не помнил бы о его судьбе.
Как он засветился в русской литературе
Известность у русской читающей публики Дащан приобрёл именно благодаря своему случайному знакомцу - Николаю Алексеевичу Северцову, известному путешественнику, натуралисту и талантливому беллетристу. Дащан в то время состоял на службе у кокандского датхи Туркестана, а Северцов, пользуясь продвижением русских войск по Сырдарье, спешно открывал для науки берега великой реки Средней Азии.
Одна из его экскурсий-разведок и закончилась опасным ранением и пленом. Случилось так, что к злополучному пленению русского учёного наш герой имел самое непосредственное отношение, а к счастливому освобождению из плена – косвенное.
Свои злоключения Николай Алексеевич отобразил в известном документальном очерке "Месяц плена у кокандцев". Одним из героев которого и стал Дащан. Вот какое впечатление произвёл он на своего пленника:
"Наружность его была, однако, не такая, как у большинства киргизов, коренастых, скуластых, плосконосых и широколицых, которые хоть в самом деле ловки и проворны, а смотрят увальнями, неповоротливыми, в халатах, сидящих на них скверно… Небольшого роста, тонок и строен, с маленькими руками и ногами: a gentleman robber, хоть и не белой кости, не султанской породы, а плебей, простой киргиз".
Иллюстрация: казах в национальном головном уборе. Набросок Василия Верещагина 1867-68 гг.
Вообще, то нескрываемое тепло, с которым относился Николай Алексеевич к человеку, к которому по идее он не должен был испытывать никаких симпатий, характерно не только для оценок Северцова и свидетельствует как минимум о неординарности и харизматичности Дащана. С ним было приятно поговорить. Причём не только по-казахски. Ещё в молодости, кочуя с аулом между зимовками на Сыр-Дарье и джайляу под Троицком (где-то там он и родился), Дащан выучил русский язык, которым в середине XIX века владели лишь немногие казахи.
Как из него получился "первостепенный батырь"
Но ему не суждено было долго оставался мирным скотоводом. Натура была не та. "Наследственного богатства не было, неугомонная удаль не давала ему покоя, - он с ранней молодости стал промышлять разбоем, что по киргизским понятиям вовсе не предосудительно, и прославился по степи как батырь первостепенный", - продолжает романтизировать натуру Дащана Северцов.
Иллюстрация: аул. Из книги 1905 года "Степь и Пустыня".
Постепенно наш герой стал тем, чем стал – знаменитым и уважаемым барымтачём.
Барымта (баранта) изначально - акт юридический, а не криминальный. Эдакая экономическая вендетта степняков. Своеобразный вариант "кровной мести" номадов – но без пролития крови (по крайней мере – большой крови). Однако времена менялись, а с ними вместе менялись и значения, былое всё более выхолащивалось, и Алексей ЛЁВШИН, первый исследователь казахского быта, ещё в 1832 году констатировал, что:
"В прежние годы баранты, производились, как говорят, только по приговору судей, или старейшин и тогда только, когда виноватый решительно отказывался удовлетворить истца. Ныне же всякий обиженный, обокраденный, или недовольный собирает шайку наездников, приезжает с нею к своему неприятелю, нападает на его жилища и угоняет табуны и стада его".
Однако своё героическое реноме степные смельчаки сохраняли даже тогда, когда грань между разбоем и барымтой размылась окончательно и они превратились в настоящую напасть в краях кочевников. Тем более что эпоха потрясений и раздоров, отнюдь не закончившаяся с исчезновением джунгаров, весьма способствовала процветанию и обоснованию самого промысла.
"Есть удальцы - пишет Северцов - для которых не награбленный скот, а процесс баранты составляет наслаждение; те перекочёвывают из рода в род, ища баранты, как кондотьеры; и так как это уже виртуозы в деле набегов - то их везде и принимают, и ценят…".
Иллюстрация: казах в меховой шапке. Набросок Василия Верещагина 1867-68 гг.
Так что в середине XIX века по Степи всё ещё гремела слава отдельных "профессионалов", с одинаковой виртуозностью промышлявших как романтичной барымтой, так и банальным разбоем (в зависимости от обстоятельств). Одним из таких маэстро степных дорог, овеянным ореолом изрядного "робингудства", и был наш Дащан.
Как он стал предметом охоты
Но это – в глазах соплеменников. У представителей русской власти, постепенно подбиравшей под контроль жизнь своих новых подданных, было по сему поводу совсем иное мнение. Для верноподданных слуг Белого царя и апологетов западной юриспруденции стало нонсенсом - от чего это цыганин, укравший кобылу у крестьянина, считался конокрадом, а джигит, уведший целый табун из чужого аула, становился героем. Ведь формально и тот и другой считались подданными одного государства, подвластными, соответственно, одним и тем же законам.
Впрочем, законы военного времени, по которым проистекала тогдашняя история в долине Сырдарьи, сильно отличались от гражданских, и не судили строго лихих джигитов-конокрадов. При условии, что те уводили табуны у супостатов. Главные беды славного Дащана произошли не от того, что он зарабатывал на жизнь тем, чем умел, а от того, что он встал не на ту сторону. Со временем он и сам осознал свою промашку, но слишком поздно, когда это уже не повлияло на его судьбу.
Как его пленили свои и наказали чужие
…Когда слава Дащана вышла за рамки приличия, началась настоящая охота на нашего героя. Вот - сюжет для классического вестерна! Если бы всё происходило не в степях Туркестана, а в прериях Дикого Запада, то оборотистые американцы запросто бы сотворили из такого исторического персонажа кумира: прибыльного героя продаваемых комиксов, литературных бестселлеров и высокобюджетных кинолент.
Первый раз его поймали специально посланные для того казахи, служившие при русских войсках в форте Перовском (Ак-Мечети). Любой обожатель сочувствовал лихим подвигам барымтача лишь до той поры, пока лихое искусство проявлялось где-то на стороне. Потому у Дащана хватало не только друзей, но и врагов. Из них-то и была сформирована специальная команда для поимки злодея.
Возросшая активность властей, похоже, оказалась спровоцированной самим Дащаном, покусившимся на святое святых - на винную монополию Империи. Ему инкриминировали нападение не на очередного законопослушного соплеменника и даже не на случайного русского крестьянина – а на питейного откупщика. Что уже сулило серьёзное отношение и большие неприятности.
Приграничной администрации важно было не только поймать, но и осудить его. По законам Империи. В назидание другим. Поймали. И осудили.
Захваченный своими обиженными соплеменниками и доставленный на расправу в форт Перовский Дащан был осуждён военным судом. Для власти важно было продемонстрировать на его примере свою решимость и состоятельность. Суд над Дащаном должен был стать прецедентом и назиданием для других. Отсюда и осуждение – максимально жёсткое и показательно жестокое.
Дащана приговорили к ссылке в Сибирь. Но перед этим подвергли наиболее изощрённому и унизительному наказанию. Шпицрутенами…
Иллюстрация: наказание шпицрутенами. Рисунок Тараса Шевченко.
Потенциально смертельным наказанием считался приговор к 3000 ударов. (Однако бывало бивали и по 12000.) Дащана приговорили к 2000 шпицрутенам, что свидетельствовало о том, что убивать его во время экзекуции, скорее всего, не собирались. А вот показательно наказать, дабы на его примере остеречь других собратьев по ремеслу, скорее всего - да.
Как он дважды бежал из плена
Так или иначе, после истязания Дащана сослали на солеваренный завод в Иркутскую губернию. Но до Сибири он не добрался – не такой это был человек. Бежал по дороге.
Однажды, на этапе, он оказался на гауптвахте одной крепости, где его оставили без особого присмотра, опрометчиво скрутив руки конскими путами. Словно позабыв, что имеют дело с лучшим в Степи специалистом по этим самым путам. Освободиться было делом техники, а выскользнуть за неохраняемую дверь – удачей. Удача, вообще-то, вдосталь забавлявшаяся с жизнью Дащана, в этот короткий период отрывалась по полной!
Но не успел он надышаться упоительно густым и вольным степным воздухом, как вновь оказался за решёткой. Ничего хорошего это третье пленение беглому каторжнику не сулило.
И вот он снова, смиренно и обречённо, ждёт своего очередного приговора, всё в том же форте Перовском. Так по крайней мере всем казалось, до того самого момента, когда, дождавшись-таки своего часа и каким-то способом освободившись… нет, не от пут - от кандалов (!), Дащан лихо вскочил на лучшую в гарнизоне лошадь, принадлежавшую местному начальнику и на глазах у всех умчался в степь. Где, забрав свою семью, спешно откочевал подальше от границ российской юрисдикции.
Как он оказался на службе у кокандцев
Подвиги Дащана, до того времени остававшегося частным лицом и честным разбойником, дошли и до кокандцев. И в конце 1857 года он оказался на службе в Яны-Кургане, где сразу же получил от местного коменданта "сержантские лычки" десятника. Впрочем, кокандские отцы-командиры вовсе не донимали его муштрой и учениями – он нужен был им в ином качестве. Поручаемые ему операции мало чем отличались от тех былых набегов, которых так жаждала его темпераментная натура.
В конце апреля 1858 года во главе небольшой группы, в которую входили в основном старые сподвижники и родственники, Дащан отправился навстречу значительному русскому отряду, вышедшему из форта Перовского на "рубку леса" (заготовку дров) в сырдарьинских тугаях. Он думал о двух моментах. Во-первых – об отрядных лошадях, которые часто остаются на попечении беспечных ротозеев-солдатиков. Во-вторых – про своих кровников, тех самых, которые пленили и сдали его русским властям – по его сведениям кое-кто из них находился при вражеском отряде.
Но на сей раз ему не удалось ни захватить лошадей, ни поквитаться. Зато в руки попал такой трофей, с которым яны-кургансий комендант сразу отправил его в Туркестан, а туркестанский датха пожаловал халат со своих плеч, десять тилей, серебряную саблю и звание сотника. Трофей был большой и неповоротливый, к тому же весь израненный и побитый, но всё равно ценный и значимый. Имя ему было – Николай Алексеевич Северцов. Магистр зоологии и начальник Туркестанской научной экспедиции.
Встреча с Северцовым стала для Дащана поворотным событием, повлиявшим не только на его жизнь, но косвенно послужившим причиной его смерти. Во всяком случае, благодаря этому мы получили наиболее полное и яркое описание жизни и натуры славного разбойника, пользовавшегося явной симпатией со стороны своего пленника.
Как Северцов познакомился с его женой
Тонкий наблюдатель Северцов видел его в самых разных ситуациях – в деле, в родном ауле, на торжественном приёме у туркестанского датхи. Благодаря этому у нас есть возможность узнать то, что обычно ускользает от биографов знаменитых разбойников, а именно – особенности их приватной жизни. Ведь источники в этом случае, как правило, ограничиваются лишь казёнными протоколами и романтическими легендами, освящающими с двух диаметрально противоположных сторон одно и то же – разбои, нападения и побеги. Северцов же получил возможность не только хорошо узнать (и понять!) своего пленителя во время длинной совместной дороги, но и побывал даже у него дома, где смог ознакомиться с домашним бытом прославленного барымтача.
Вместе с Северцовым и мы сегодня можем заглянуть в аул Дащана, разместившийся в предгорьях Каратау, и даже попасть в его юрту, "просторную и опрятную", которая была "хорошо убрана, т. е. с новыми коврами и красивыми сундуками". Пленному гостю были представлены братья хозяина, среди которых сам Дащан, хотя и был третьим, однако был главой "в противность обычаям родового старшинства, которые и у киргизов соблюдаются; а объяснялась эта аномалия тем, что братья признали его превосходство как батыря, участвовавши прежде иногда (кроме самого младшего) в его разбойничьих наездах только тайком".
Благодаря Н. А. мы можем узнать и совсем уж интимные подробности, например - что представляла из себя жена Дащана:
"…Красивая молодая женщина и, судя по взглядам и ужимкам, кокетка порядочная. Она была бела и румяна, с черными быстрыми глазами, правильными чертами и европейским окладом лица… Волос однако она не прятала, как вообще делают киргизки, и они выказывались из-под головного убора, черные, густые, шелковистые, старательно причесанные. Несмотря на неизящность киргизского женского наряда, видно было, что эта женщина занимается своей наружностью. Верхом ехала очень ловко, но по-мужски, как все киргизки, то рядом с нами, то пускалась вперед и потом опять поджидала".
Пока израненный Северцов ждал своей участи в Туркестане, Дащан продолжал проявлять природные свойства своей неуёмной натуры, успев побывать в плену у восставших соплеменников, обложивших крепость, и снова бежать "по своему обычаю на лучшей лошади, какую только приметил у захвативших его".
Антикокандские волнения заставили поволноваться и самого Северцова, который на возвратном пути едва сам не стал пленником восставших казахов. Пока Николай Алексеевич вёл переговоры с верховодцами бунтовщиков, оказалось, что верховодить тем уже некем.
"Пришло известие, что скопище разбито Дащаном, который вместо того, чтобы прикрывать, как ему было приказано, мое возвращение в Яны-Курган, напал на инсургентов, не считая их, рассеял с пятидесятью человеками против пятисот (…) и послал мне сказать, что дорога свободна и я могу ехать дальше".
Ну не орёл ли!?
Как полковник Черняев не сумел спасти его от виселицы
История злополучного "кокандского плена" закончилась для Северцова счастливо. Но история Дащана ещё только приближалась к развязке и своему трагическому финалу. И тут нужно познакомиться с новыми действующими лицами, сыгравшими в ней свои роли.
Мало кому известно, что Михаил Григорьевич ЧЕРНЯЕВ - самый, пожалуй, яркий из "туркестанских генералов" (имя его неслучайно стоит в одном ряду с КОЛПАКОВСКИМ, КАУФМАНОМ и СКОБЕЛЕВЫМ) - начал свою деятельность в крае с досадного поражения, заставившего его спешно покинуть пределы Туркестана.
Противником Черняева в этой схватке был, правда, не какой-то эмир бухарский или кокандский хан, а непосредственный начальник – генерал-майор ДАНЗАС. И предметом баталии был не Чимкент, Ташкент или Самарканд. А Дащан, судьба которого вызвала в Черняеве столь бурное чувство сострадания, что он, тогда только полковник, с открытым забралом выступил против собственного шефа.
Началось всё с того, что приехавший с инспекцией на Сыр-Дарьинскую линию оренбургский генерал-губернатор А. А. КАТЕНИН в чувственном порыве "объявил всенародно прощение всем туземцам, совершившим какое-либо преступление, с тем, чтобы бежавшие в коканские пределы безбоязненно возвратились в свои аулы".
Многие тогда вернулись обратно и предпочли начать "новую жизнь". Среди явившихся в 1859 году с повинной к надворному советнику ОСМОЛОВСКОМУ, управляющему местными казахами, был и Дащан, который не только пришёл сам, но привёл с собой 50 своих родственников.
Неизвестно, какая вожжа попала под хвост Данзаса, были у всевластного начальника на то какие-то личные основания (не его ли коня увёл барымтач во время одного из побегов?), или же причиной послужила какая-нибудь подагра, но только, вычленив Дащана из всех прочих помилованных, генерал-майор вновь передал его во власть послушного военного суда, живенько вынесшего нужный приговор - повесить.
Решение это вызвало ропот не только среди казахов, но и среди офицеров Сырдарьинской линии. Однако напрасно хлопотал за Дащана Осмоловский – Данзас даже не удосужился принять этого, далеко не последнего в крае человека. Напрасным был и отчаянный поступок самого Дащана, до конца боровшегося за свою жизнь – принять православие.
Вот тут-то и появился Черняев, как раз к тому времени вернувшийся из Аму-Дарьинской экспедиции, куда ходил вместе с прославленным зачинателем местного судоходства и первым исследователем Арала Алексеем Ивановичем БУТАКОВЫМ. Несмотря на довольно близкие отношения с генералом, полковник пишет ему вызывающе и резко:
"Не одно сострадание заставляет меня говорить в пользу преступника, со всей семьей своей добровольно отдавшегося на великодушие русских властей, но и убеждение, что казнь его несовместима с достоинством нашего правительства и поведет к утрате доверия к нашим воззваниям, подобно тому, как утратилась уже всякая вера к нашим угрозам… Я потерял бы уважение к самому себе, если бы из одного опасения навлечь на себя неудовольствие начальника я отказался от законной попытки спасти жизнь подсудимому. Пробыв восемь месяцев в Севастополе с глазу на глаз со смертью, я понимаю цену жизни для человека и только Бога и честь ставлю выше ее".
Но Данзас непримирим. Черняеву предлагается незамедлительно удалиться из края. А приговор без проволочек приводят в исполнение. Дащана повесили, так и не удостоив таинства крещения.
Было ему всего 29 лет…
А закончить этот очерк мне хотелось бы словами всё того же Николая Северцова:
"Читатель, надеюсь, не посетует, что я старался ознакомить его с захватившим меня хищником; скорее пожалеет, что я про Дащана не довольно знаю. Он занимателен, как один из последних древне-киргизских героев, и не уступает в удали и прочих доблестях никому из предшественников; его ли вина, что поздно родился...?"
Иллюстрации: источники XX начала XIX вв.
Андрей Михайлов - писатель, автор географической дилогии "К западу от Востока. К востоку от Запада".
ПОДЕЛИТЬСЯ СВОИМ МНЕНИЕМ И ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ ВЫ МОЖЕТЕ НА НАШЕМ КАНАЛЕ В TELEGRAM!
