Давно вытерлись и выгорели апашкины корпешки. Уже не у кого даже спросить: а как её звали-то?
Была у нас одна дальняя-предальняя родственница. Маленькая, сухонькая старушка. Сто километров морщин, немного зубов. Руки изработанные, тонкие, в недорогих, но старинных браслетах. Мочки ушей, вытянутые серьгами, застиранное широкое ситцевое платье, платок, сапожки мәсi в любую погоду. Толком не знаю, в каком именно свойстве-родстве мы с ней состояли. Папа звал её – женеше. Из чего следует, во всяком случае, что она была женой одного из наших дальних родичей. Жила она, вдовая к тому времени, с семьёй младшего сына, учителя математики. Нянчила выводок внуков, снохе мозг не ела. Ни на кого не гневалась и не обижалась.
Жила семья не беднее и не богаче других, но старушка держала своеобразную аскезу, происходящую не от скаредности, не от недостатка средств, а от добровольного, сознательного отказа от лишнего. Даже самого дешёвого старушечьего кошелька и сумки у неё не было. Как у Тома Сойера был «другой костюм», так и у неё было два платья. Медяки и небогатые свои рублишки заворачивала в носовой платок, вещи в узелок, а пределом роскоши полагала сахар науат к чаю.
Было у апайки, если говорить высокопарно, своего рода служение. По весне, как только оттаивали снега, она, внимая ей одной слышному зову, сворачивала в узелок смену белья, другое платье, туда же полкило конфет, отрез ситца, выдёргивала, одного из кучи-малы, внука-дошкольника и отправлялась в паломничество. По родственникам.
Не зная грамоты, без адресов, путеводителей, без навигаторов, как бесстрашный пилигрим, как перелётная птица по одной ей понятным приметам находит путь к гнездовью, отыскивала она самую дальнюю - во всех смыслах - родню. Добиралась поездом, автобусом, на попутных грузовичках и телегах, пешком, посадив внука на спину, шлёпая по пыли неутомимыми ступнями. Однажды дядя, папин брат, возвращаясь из дальней командировки, из окна купе увидел её, задумчиво облокотившуюся на перила парома, натужно форсирующего жёлтые воды безымянной реки…
Гостила она в каждом доме неделями, месяцами. И удивительное дело. Настолько была деликатна, незлобива, ненавязчива, что никого не раздражала, никому не была в тягость.
Усевшись на топчане по-турецки, потуже завязывала платок, засучивала рукава и отдавала команду – несите корпешки, я вам их выправлю…
У таких-то дочь замуж вышла очень удачно, в хорошую семью. В приданое дали то-то и то-то. А у такого-то сын стал большим начальником. А такой-то белую машину купил и повёз семью к төркінам жены, в гости…
Невестка таких-то родила двойню, мальчиков. У первого волосы на макушке закручены по ходу солнца, у второго в обратную сторону. А такой-то сделали операцию на глаза, и она теперь видит мир как дитя.
Вот…
А несите ещё корпешки…
***
Старший сын был ей неродной. Во время войны жена одного из её деверей получила на мужа похоронку. Осталась с маленьким сыном. Апай, тогда ещё молодая и бездетная, выпросила мальчика себе. Сказала абысынке – оставь его мне, тебе же легче будет, выйдешь ещё замуж, родишь других. Через много лет женщины встретились случайно на каком-то вокзале. Разрыдались, кинулись обниматься, наперебой расспрашивать – как ты, что ты, все ли здоровы? И обе опоздали на свои поезда за разговорами и слезами.
Один из её многочисленных внуков, от младшего сына, родился вроде обычным здоровым младенцем. И только когда стал подрастать, заметили - что-то с ним не так. Поздно пошёл, вовремя не заговорил, только мычал глухо. Врачей-дефектологов в ауле, разумеется, не было. Их и сейчас там не водится. А с годами и вовсе стало понятно, что мальчик умственно отсталый. Родственники, кто поавторитетнее, осторожно советовали сдать мальчика в специальное учреждение, но бабушка устроила всем грандиозную выволочку. Кричала надсадно:
- Как можно отдать своего ребёнка в казённый дом? Сердца у вас нет! Ему же там плохо будет, с чужими людьми! Изверги вы… Только попробуйте! Прокляну! Пока я жива, этому не бывать!
Как сказала, так и получилось. Через год после её смерти, справив поминки, дядя с женой отвезли сына в область, в нестерпимо печальное место, где унылые коридоры, много железных ржавых кроватей и пахнет горем.
Первое время они ещё приезжали к нему. Познакомились там с русской пожилой нянечкой. Одаривали её чем могли и оставляли гостинцы для мальчика. Чтобы подкармливала его понемногу, поштучно. Мальчик приходил к нянечке на кухню, провонявшую кислой капустой, она вручала ему пряник или карамельку, и он кланялся, прикладывая руку к груди… Родители приезжали всё реже и реже. Говорить он так и не научился. А через несколько лет умер.
Давно вытерлись и выгорели апашкины корпешки. Уже не у кого даже спросить: а как её звали-то? Было же у неё имя?
Иногда где-нибудь на вокзале вижу похожих на неё бодрых, сухоньких бабулек. Платок, мәсi, вытянутые мочки ушей, в загорелых руках сумка, рядом, крепко вцепившись в подол, семенит головастый внук. Боится отстать от бабушки, спешащей к вагону. Убыстряю шаг, чтобы заглянуть ей в лицо.
Амансыз ба, апай? К кому едете, апай?
Примечание. Родова (арх., диал.) – родня.
Фото: playcast.ru.
