В кругу своей убогой и странной семьи Жаманкул был мягким, и даже ласковым
Жаманкулу было уже больше семидесяти, и никогда он не любил подстраиваться под общие приличия, говорить хвалебных тостов на тоях и тем более лебезить перед богатыми, как он говорил, есерсоқ самодурами.
Аульские женщины прозвали его за это Зəр (злобный, ядовитый как желчь или моча), а мужики на собраниях старались обсуждать общественные темы до его прихода. Типа, в чьем доме будет первый ауызашар в этом году, по сколько собирать на тои и похороны, или темы касательно очереди на полив, охраны общего скота, проведения газа и т.д.
Человека-желчь на такие собрания специально звали на час позже, а не звать никто не осмеливался. После вселенского скандала, когда он молча принес из дома охотничье ружье и направил прямо в лицо самому уважаемому аксакалу аула, восьмидесятисемилетнему отцу акима района, стушевались еще больше.
Хотели сдать милиции, посадить на пару лет за осквернение седой чести достойного человека, даже проголосовали за это, но "пожалели" его скудную семью, в которой жили его не менее ядовитая жена Адас и контуженый сын, двухметровый квадрат, хромой Бекжан. Так и было решено, отложить тему переименования центральной улицы в честь акимовского деда до следующего года.
В кругу своей убогой и странной семьи Жаманкул был мягким, и даже (о, это проклятое еркеками слово!) ласковым. Люди говорили, что это еркекшора Адас сделала его таким. Когда он, как все нормальные мужики в расцвете сил, спился и однажды по ревности избил жену посреди улицы, крича на весь аул “Соям, жəлеп!”, она проткнула ему бедра вилами. С того дня он перестал пить.
Никто никогда не видел его плачущим, но все в семье до маленьких его внуков знали, что в недостроенную баню в конце огорода никому ни под каким предлогом ходить нельзя. Два года назад умер его старший сын Жансерик. Нашли избитым и подвешенным. Испугавшиеся конокрады после неудачной инсценировки самоубийства даже оставили лошадей.
Адас поседела за один день, а Жаманкул забился в бане на месяц. Вышел только когда умерла при родах их корова. Потом ухаживал за выжившим теленком как за человеческим младенцем и называл его “сорлым”.
В тот день Адас заставила его одеть костюм-шалбар. Все-таки на кудай тамак собирались акимы и директора, а они, хотя и бедные, но добропорядочные, и всегда помогали старшему брату по хозяйству. На самом деле еще была надежда, что Калибай не забыл про свое обещание устроить Бекжана на работу. Ладно, про обещание послать согым семье маркум Жансерика они уже забыли.
Главное, появилась вера в Бекжана, что все-таки старый врач с армянской фамилией из горбольницы был прав, от контузии можно лечиться. Когда Бекжан вернулся с дальнобоя с прошибленной головой и без пальцев обеих ступней (отморозил), районные врачи записали его в психи за агрессию и рекомендовали положить в больницу. Там ему стало еще хуже, и Жаманкул слезами-скандалами забрал его домой.
Позже стали искать других врачей и по рекомендации попали к заведующему в городской больнице, который и прописал хоть какое лечение на дому. Лекарства, зарядки, спокойствие и поддержка семьи. Ему тогда не было и тридцати, а прошло уже пять лет. Лечение, верили родители, замедлилось из-за водки, но после смерти брата Бекжан бросил.
И когда Калибай отправил его на поле с ящиком водки, после полугода бесплатной службы у него во дворе, в старике впервые за два года проснулась такая ярость, что он был готов застрелить кого-угодно. Но бессилие от обиды и безысходности взяли верх, и Жаманкул покинул кудай тамак до прихода гостей.
Поехал за сыном в поле и твердо заявил: “Пора жениться”. Он нашел невесту.
Фото: theopenasia.net
