Выпускник алматинского детского дома считает, что сегодня всплеск насилия в детдомах достиг своего предела
* От новенького ещё пахло свободой
* Зоновские приколы в детском доме
* Если хоть одному детдомовскому ребёнку плохо – надо бить тревогу
Дедовщина и сексуальное насилие, воровство и беспредел — скажем прямо, не самая детская лексика. Но это все происходило и происходит именно там, в детдомах. О том, как ему когда-то жилось под казенной крышей, рассказывает выпускник алматинского детского дома N 1, режиссер-постановщик видеостудии АРДИ «Новый мир» Азиз ЗАИРОВ.
Уже не «домашник», но ещё не детдомовец
Был обычный казенный день со всеми вытекающими отсюда казенными последствиями. За четырьмя казенными стенами в нашей детдомовской казенной и тщательно кем-то за нас расписанной жизни произошло событие. Не из ряда вон выходящее, но все-таки достойное нашего пристального внимания. Это событие внесло разнообразие в нашу серую, никчемную и ничем не примечательную жизнь. В наш отряд № 6 пришел новенький.
Представляете? НОВЕНЬКИЙ. Уже почти не «домашник», но еще с остатками запаха дома и домашней вкусной еды. Но еще и не детдомовец. Пока еще никто. И нам предстояло его прощупать. Выяснить, что за фрукт к нам попал. Его привели два командира и воспитатель. Воспитка с суровым лицом шла спереди, а сзади шли командиры и держали его под руки, как особо опасного преступника. Он вырывался и, видимо, пытался куда-нибудь убежать и спрятаться. Мы находились в рабочей комнате для самоподготовки. Эта такая громадная комната, нас там вмещалось тридцать человек. Там стояло три ряда парт. По десять парт в каждом ряду. В этой комнате мы делали домашние задания, которые нам задавали в школе. В такой толпе учиться было трудно, всегда стоял шум и гам. То и дело возникали драки и потасовки. Не проходило и дня, чтобы кто-то кому-то не разбивал глаз, нос, челюсть или другую часть тела. Мы все были взвинчены и легко выходили из себя. Мы все были в одинаковой одежде. И прически были у нас одинаковые. Даже выражения наших лиц и взгляды были одинаковые: хмурые и недоверчивые.
Воспитательница велела с ним «побеседовать»
Шум в комнате усилился вдвое, вокруг витало магическое слово - «новенький»... Воспитательница и командиры стали наводить порядок и требовать тишины. Для того чтобы мы побыстрей выполняли их приказ, один из командиров раздавал самым неугомонным из нас налево и направо свистящие удары скакалкой, которая всегда висела у него на ремне. Это на время нас утихомирило. Второй командир поставил новенького между рядами парт. Воспитательница дала распоряжения командирам и, приказав нам не шуметь, поспешно удалилась. Командиры, в свою очередь, сообщили нам, что новенький уже успел сделать попытку сбежать и всё время рвался домой. Они передали нам распоряжение воспитки «побеседовать» с ним хорошенько на предмет уважения дисциплины и наших распорядков. И, конечно же, послушания. Ударив перед уходом несколько раз новенького, командиры тоже ушли.
Я сидел за одной из дальних парт, уткнувшись в книгу, на обложке которой было написано «Алгебра», но внутри на самом деле была книга про индейцев «Последний из могикан», которую я с увлечением читал. Я находился далеко в прериях, среди англичан, французов и индейцев разных племен. Я был на военной тропе. В образе отважного Соколиного глаза с длинным «оленебоем» в руке. Но магическое слово «новенький» всё-таки настигло меня и тут и вернуло на свое казенное место в казенный детдом. К своим казенным так называемым братьям и сестрам. Я без особого сожаления отложил книгу и стал с любопытством рассматривать новенького.
Почему у тебя шнурки не завязаны, шкерня?
Это было жалкое зрелище… Новенький стоял, уже забившись в угол - от страха. Кастелянши еще, видимо, не было, и ему не успели выдать казенную, как у всех, одежду. Он отличался от всех нас. Это вызывало в нас раздражение и ненависть. Вокруг него столпились детдомовские пацаны и девчонки. Кто-то щелкал новенького по носу, кто-то ставил ему щелбаны, и каждый старался сделать ему больно. Я присоединился ко всем и, раздвинув толпу, вплотную подошел к новенькому и изо всех сил поставил ему «фофан», который сопровождался громким треском. Фофаны были моей гордостью. Я их ставил отменно. Никто не мог после них сдержать слез! Мальчик схватился за голову двумя руками и тяжело сдерживаемые слезы вырвались наружу - он заплакал. Это было что-то забавное. Все громко смеялись. Новенький потирал голову, его трясло от обиды, боли и страха. Он смотрел на всех как затравленный зверек. Пара девочек и мальчик-тихоня сделали попытки нас утихомирить. Но их быстро заткнули. На девчонок наорали, а тихоню пнули пару раз по заднице. Они стихли и больше не вякали. Новенький рыдал и шмыгал носом, размазывая по своему белому домашнему лицу слезы вперемежку с соплями. Зрелище не из приятных. Особенно для нас, «инкубаторских».
- Ты чё ноешь тут, урод, блин? - спрашивали мы у него. - Ты чё, баба, что ли?
Я сильно пнул мальчика, толстая девочка с огромными ручищами поставила ему звонкий подзатыльник. Это вызвало приступ смеха у нас. Новенький, опустив голову вниз, рыдал всё громче и громче.
Он все время всхлипывал и бормотал:
- Мама… мамочка…
Мы были в шоке… Что? Мамочка? Ха-ха! Думаешь, тебя мамочка услышит? Забудь об этом! На новенького со всех сторон продолжали сыпаться тумаки, щелбаны и затрещины. Он делал слабые попытки защищаться, а потом снова, низко опустив голову, зарыдал.
Он всхлипывал и снова жалостливо шептал:
- Мама… мамочка…
Вдруг одна девочка - замечательная, которая всё любила замечать, обратила внимание, что у пацана не зашнурованы ботинки.
- Посмотрите на это! - кричала она, ее противный визглявый голос проникал под самую кожу и вызывал зуд по всему телу. - Смотрите! - пищала она.
- Ты чё, шнурки не умеешь завязывать, маменькин сыночек? - спросил я у него равнодушно, отталкивая «замечательную».
Новенький, приподняв голову, виновато посмотрел на меня и на нас всех, потом, опустив низко голову, снова расплакался - еще громче, чем прежде.
- Я у тебя спрашиваю, баран, почему у тебя шнурки не завязаны, ублюдок шкеровский?
Новенький силился что-то сказать, но слезы снова хлынули потоком из его глаз, и он, стыдливо прикрыв лицо руками, пытался успокоиться. Его плечи судорожно вздрагивали. Но на какой-то момент ему удалось взять себя в руки.
Он вытер лицо нижней частью своей домашней рубашки и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Пожалуйста, не бейте меня… я не буду больше… мне шнурки всегда завязывала мама… потом она умерла. Я жил с дядей и тетей, но у них были свои дети. Меня они всегда ругали или не обращали на меня внимания и говорили, что я для них обуза. И по любому поводу грозили отдать в детдом. Я не хочу здесь жить и у них тоже. Я хочу к маме…
И новенький снова стал рыдать.
В общем, достал он всех нас конкретно! Мамсик. Едрить его… Для каждого из нас упоминание о маме было большой болью, и мы старались об этом не думать или думать в одиночестве. Когда нас никто не видит и не слышит. А публичное нытье и причитание новенького вызывало в нас агрессию, и мы с презрением смотрели на него. И старались сделать ему как можно больней. И словом, и делом. И мы старались как могли. От новенького, кроме дома, еще пахло свободой и какой-то неведомой нам жизнью. Это тоже раздражало. Меня особенно.
- Ладно, хватит с него. Еще не вечер, - сказал я ребятам. - Пойду почитаю. Оставьте его в покое.
- Да, - подхватили ребята. - До вечера пусть отдыхает.
Все стали расходиться. Новенький остался один в углу.
Скоро о нем все, казалось, забыли.
Коронный прикол со взрослой зоны
Вечером перед сном новенького порядка ради побили еще, и он, завернувшись в одеяло с головой, рыдал, стараясь не привлекать к себе внимание. Видно было, что для него это был ужасный и очень длинный день. Он, видимо, очень устал. Его всхлипы были всё тише и тише. Вскоре он затих и даже не шевелился. И мы снова столпились вокруг него.
- Может, велосипед ему сделаем? - спросил кто-то.
- Нет, - перебили его. - Это старо и уже неинтересно.
- Может, вместе с кроватью к девчонкам в спальню отнесем? - смеясь, предложил еще кто-то.
- Да ну... девчонки, как в прошлый раз, такой дикий крик устроят. Не, ну их на фиг. Тем более, сегодня злая ночная дежурная.
Вдруг меня осенило. Я взял его ботинок, поднял его над головой и сказал шепотом:
- Операция «Расшнурованный ботинок» начинается…
Ребята с ходу смекнули, что к чему:
- Ура-а-а! Запускаем наш новый коронный прикол.
- А что за прикол такой? - спросил кто-то.
Один из пацанов, по кликухе Пономарь, гордо сказал:
- Это я его привез сюда из приемника-распределителя. Старый зоновский прикол. Сейчас увидите!
Пономарь взял у меня из рук ботинок новенького, вытянул шнурок, чтобы конец его был длинней. Я стоял, затаив дыхание, впрочем, как и все. Было слышно нервное дыхание новенького и сопение уснувших ребят в другом конце огромной спальни, в которой было тридцать одинаковых железных кроватей. Новенькому откинули одеяло. Спустили с него трусы и конец шнурка от ботинка привязали к его, прошу прощения, яичкам. Делал Пономарь это с ювелирной точностью и очень аккуратно, чтобы не разбудить спящего преждевременно. Мы расступились, освободив пространство возле кровати новенького и в проходе между кроватями. Пономарь аккуратно взял ботинок, быстренько сильно стукнул им по лицу новенького мальчика... И оставил башмак на его лице. Новенький вскрикнул от боли, ничего не понимая, схватил башмак и попытался его кинуть. В следующую секунду он вскочил и с диким воплем бросился вслед за ботинком. Мы дружно хохотали. Проснулись даже те, кто уже давно спал. Операция «расшнурованный ботинок» прошла успешно!
Мальчик сидел на корточках и скулил, как побитый котенок. Ему было очень больно и унизительно. Но никому из нас уже не было до него дела. Мы продолжали смеяться. И только расшнурованный ботинок виновато стоял в углу, словно взяв на себя ответственность за случившееся...
Такова жизнь за казенными стенами в казенном детдоме. Это нормально - для системы и для тех, кто ее придумал. Здесь нет плохих и хороших. И у каждого здесь своя правда. Часто искаженная, но своя. Пройдет время, новенький станет одним из нас. Он будет таким, как все. Придет другой новенький, и бывший новенький так же будет мучить его и издеваться над ним. И я не знаю, сколько это будет продолжаться. Наверное, столько, пока такие учреждения не исчезнут. Правда, сегодня меня убеждают, что во всех детдомах дети живут хорошо. Я знаю, что это не так. И если хоть одному детдомовскому ребенку плохо, и если хоть над одним из них произошло насилие - это уже повод бить тревогу нам всем. Каждому из нас. Время идет - для кого-то в окружении семьи, любимых мам и пап, родных и близких. А для кого-то - так, как в этой истории. Для всех и ни для кого…
Словарь:
Инкубаторские - так обзывали детдомовцев «домашники» (дети, живущие в семье).
Шкер, шкерня - так детдомовцы презрительно называли «домашников».
Велосипед - спящему между пальцев ног втыкают вату или бумагу и поджигают. Спящий от боли просыпается и начинает крутить ногами, чтобы скинуть горящую вату или бумагу. Со стороны похоже на то, будто он крутит педали велосипеда.
Командиры (вожатые) - назначались в детдомах из числа «старшаков», чтобы они следили за порядком и держали в страхе «младшаков».
Отряд - в детдоме соответствует школьному классу. В отряде было от 15 до 30 человек.
Источник: страница Азиза Заирова в Facebook.
