Он дважды прыгнул с парашютом, когда у него родилась дочь…
Вообще этот текст я должен был разместить в Интернете 15 августа год назад, когда доктору филологии Виктору БАДИКОВУ исполнилось 80 лет. Но мне сделали операцию на сердце, поставили клапан на магистральный сосуд и три шунта. У меня просто не было сил. Пытаюсь наверстать упущенное.
Бадиков Виктор Владимирович (15 августа 1939 - 23 апреля 2008) - доктор филологических наук, критик, литературовед, прозаик. Член Союза писателей Казахстана и казахского ПЕН-клуба. Работал в области социологии и поэтики современной литературы Казахстана и русской литературы 20-х годов прошлого века. Десятки книг наших казахстанских писателей вышли с его предисловием. Он является автором сотен статей, эссе и рецензий, опубликованных в республиканской и зарубежной периодике, школьных учебников по русской литературе, а также книг: "Поэтика прозы Юрия ОЛЕШИ" (Ольштын, Польша, 1983), "Мастерство и правда. Литературно-критические статьи" (Алма-Ата, 1989), "На изломе времен. Судьба и голос художника" (Шымкент, 1996), "Авторское сознание и социальный заказ (Запрещенная советская литература 20-х годов)" (Алматы, 1997), "Линия судьбы. Творчество Бахытжана КАНАПЬЯНОВА в историко-литературном контексте эпохи" (Алматы, 2002), "Новые ветры. Очерки современного литературного процесса" (Алматы, 2005), "Дулат ИСКАБЕКОВ. Прикосновение брата" (Алматы, 2007), "Эхо жизни. Рассказы" (Алматы, 2007). И - уже после его гибели - "По гамбургскому счету", "Есть беспокойство…", "Книга про себя и про всех", "С вечностью - начистоту".
О самом Бадикове почти ничего не написано - разве что лаконичные "врезки" к его публикациям. Да и кто бы писал - тем более о книгах критика? У нас ведь критиков, кроме него, практически не было. Мой очерк не претендует на анализ жизни и творчества Бадикова, это лишь робкая попытка приблизиться к постижению его феномена. Очерк написан по праву ближайшего друга при жизни Виктора и вроде бы не вызвал у него особых возражений, а потому я почти не изменил в нем ни слова. Главное постижение феномена Виктора Владимировича Бадикова - впереди.
…Осень была ясная, тихая, в янтарном задумчивом солнце, и все краски неспешно уходящего сентября уже заполонили склоны гор. Издали горы походили на огромный холст, разрисованный Сергеем КАЛМЫКОВЫМ для театрального задника, и сам Калмыков был жив, порой появляясь на улицах города и шокируя прохожих своими необычными одеждами. А мы были беспечны и молоды, не понимая, сколь быстротечна жизнь, она казалась нам необъятной, как эти горы, и вопреки свирепой нужде и быту, неустроенному, зыбкому, она тогда еще таила в себе волнующие неожиданности. Шёл 1963 год, разгар хрущёвской оттепели, ещё только-только зрели гроздья в виноградниках, из урожая которых будет сделано хмельное, терпкое вино нашей жизни - с неустранимым привкусом горечи. В моей крови лишь зарождались первые сюжеты пока что ненаписанных рассказов, а Виктор Бадиков ещё решал дилемму, чьё творчество должно лечь в основу кандидатской: Андрея ПЛАТОНОВА или Юрия Олеши?..
Тот день клонился к вечеру, золотые вершины гор уже окутывала синяя дымка, а мы шли зарослями дикого малинника у подножия Мохнатки, выискивая редкую и оттого особо желанную ягоду, бережно опускали её в кружку, надеясь, что эта ягода-малина вылечит от злой простуды моего полуторагодовалого сына. Хотя поиски ягоды были всего лишь поводом для разговора, как бы фоном для тех судьбоносных вопросов в жизни и литературе, решением которых мы были одержимы.
Меня всегда поражала его интеллектуальная оснастка, уже в ту пору мне он казался человеком самодостаточным, и я порой не без робости думал: чем я могу быть интересен ему? Может быть, всё той же одержимостью литературой, писательством, вне которых я не мыслил своей жизни. По молодости лет натурой он был романтичной, и, не смотря на свою кажущуюся чопорность, даже суровость, сдержанность, он был порывист и восторжен. И порой не в силах совладать со своим темпераментом, садился за пианино, распахивал листы нот и - вот именно! - с листа звучали опусы РАХМАНИНОВА, БЕТХОВЕНА, МОЦАРТА или его любимого ШОПЕНА. Виктору была понятна драма Бориса ПАСТЕРНАКА, вдруг осознавшего: то, что он мог бы сделать в музыке, уже сделал СКРЯБИН.
Не могу забыть: майский вечер, весенний ливень. Из этого ливня возникает Бадиков с бутылкой сухого вина. Я ставлю на проигрыватель пластику с записью второго фортепьянного концерта ЛИСТА. Какое-то время мы напряжённо вслушиваемся в эти фантастические пассажи. И вдруг он сокрушённо роняет свои ладони на стол:
- Что мне делать вот с ними, Адольф? Как заставить их забыть всё, что они умеют?!
Я помню, как ещё в самом начале был потрясён, когда Виктор сел за инструмент и с листа стал исполнять "Лунную сонату".
В Актюбинске, где он вырос и где окончил музыкальную школу, у него был учитель музыки по фамилии НОСКОВ-МАКАРОВ. Виктор дал мне его адрес, и во время журналистской командировки я разыскал на окраине города ветхий домик актюбинского интеллигента. Меня поразило: посреди низкой тесной светёлки стоял рояль, он царил в доме. Здесь Виктор проходил уроки музыки. На стенах висели портреты чопорных предков хозяина дома. Там видны были порода, благородство, печать интеллекта лежала на лицах. И если в детстве ты увидел такие лица, ты неосознанно будешь всю жизнь стараться походить на тех безвестных нам людей.
Учитель музыки только что пережил инсульт, играть он не мог, лишь гладил натруженной дрожащей рукой крышку инструмента, и всё расспрашивал про Виктора и сокрушался, что в консерваторию Виктор поступать не стал. Я потом написал об этом один из первых своих рассказов "Три красных яблока" с посвящением Бадикову…
А в тот давний сентябрьский вечер мы, как два медведя-шатуна, шли малинником по склону Мохнатки, а слева от нас маячил каток "Медео". Ещё не было селезащитной плотины, роскошных трибун, окаймляющих каток, искусственный лёд мог явиться разве что в бреду. Каток окаймляли гигантские булыжники, самопроизвольно сюда явившиеся со склонов горы, но "Медео" уже и тогда был знаменит, его называли всесоюзной "фабрикой мировых рекордов". Я внимательно слушал Виктора. Он говорил о моей первой повести "В матросах", которую я только что привёз из плавания по Енисею, повести ещё наивной и неумелой, но без неё не было бы романа и всего того, что было потом. Он умел в ещё незрелой плоти замысла, в не затвердевших зыбких формах увидеть то, чем это обернётся после сумасшедшего до потери пульса труда. Я уже работал, как одержимый, но меня мучили сомнения, и я терзался собственным несовершенством.
- А ты покажи свои рассказы Тамаре МАДЗИГОН, - посоветовал Виктор.
Тамара прочла рассказы и, пожав плечами, очень просто сказала:
- Это надо печатать.
И вдруг приехал Юрий КАЗАКОВ - переводить "Кровь и пот" Абдижамила НУРПЕИСОВА. "Бери свои рассказы и пойдём", - сказал Виктор.
Казаков был небрит и с Бахусом на "ты". Я от смущения готов был провалиться сквозь землю. Но Казаков, слава Богу, потерял мои рассказы, о чём он, сам смущаясь и от того заикаясь ещё больше, сокрушённо сообщил нам через неделю. А Виктор упорно выводил меня "в свет". Благодаря ему я стал вхож в дом вдовы Юрия Карловича - Ольги Густавовны СУОК-ОЛЕШИ, познакомился с её сестрой Лидией БАГРИЦКОЙ и, наконец, явился пред очи Виктора ШКЛОВСКОГО. Первые главы моего ещё не написанного и многострадального романа прочёл именно Шкловский - прочёл благодаря Бадикову, прочёл беспощадно и жёстко. И тут же написал письмо Ивану Петровичу ШУХОВУ в "Простор": обратите внимание на этого молодого человека, из него выйдет толк.
Сам Виктор истово работал над кандидатской диссертацией. Его руководитель был человек-легенда, человек-миф Х.Х.МАХМУДОВ - студенты за глаза так и звали его "Хаха". На его лекции хаживал Олжас, и если вы хотите знать, откуда растут ноги у "Аз и Я", то знайте, сам Махмудов читал Олжасу лекции по исторической грамматике. Махмудов был мудрым человеком. Он почувствовал в Бадикове личность, и его руководство над диссертацией сводилось к тому, что он не мешал своему аспиранту делать всё, что тот считает нужным.
Защита прошла блестяще. Виктор стал самым молодым в те годы кандидатом филологических наук.
Путь к докторской был долог и труден, поскольку речь в ней шла о "запрещённой литературе" - о самых сложных гранях творчества Платонова, БУЛГАКОВА, ЗАМЯТИНА, ПИЛЬНЯКА, ДОМБРОВСКОГО и раннего Мухтара АУЭЗОВА. Виктор писал основательно, медленно, всё глубже погружаясь в тексты, в горестную жизнь "запрещённых" (и "полузапрещённых") писателей. Работа длилась четверть века, вместивших в себя и три года пребывания на преподавательской работе в Польше - причём, три самых "горячих" года (1979-1982), когда "Солидарность" вступила в яростную схватку с коммунистическим режимом. Эти четверть века вместили в себя смерть друзей - Тамары Мадзигон, Олега ПОСТНИКОВА, Людмилы ЛЕЗИНОЙ, Инны ПОТАХИНОЙ, Игоря КУНГУРЦЕВА. И ещё - Александра ЖОВТИСА, Мориса СИМАШКО, Юрия ГЕРТА, Зейноллы КАБДОЛОВА… Эти годы вместили в себя выход нескольких книг.
Ещё в 70-е годы первые рецензии Виктора, появившиеся в "Просторе", вызвали горячий отклик не только среди друзей Бадикова, но и у таких мастодонтов литературной критики, как Николай РОВЕНСКИЙ и Павел КОСЕНКО: "Пора, пора издавать книгу". А он не спешил. И, работая над своей докторской, упорно осваивал безмерное поле современной казахстанской литературы. Мухтар Ауэзов, Абдижамил Нурпеисов, Олжас СУЛЕЙМЕНОВ, Аким ТАРАЗИ, Оралхан БОКЕЕВ, Дулат ИСАБЕКОВ, Сатимжан САНБАЕВ - и всё это с глубинным постижением их творчества, со скрупулёзным анализом вышедших и выходящих книг. Симашко, Жовтис, БЕЛЬГЕР, КАИРБЕКОВ, НАКИПОВ, ГУНДАРЕВ, ШАШКОВА, ЧЕРНОВА… Бадиков с жадностью осваивал всё литературное хозяйство страны. Он пишет большое исследование о русскоязычных казахских писателях, выпускает книги о Бахытжане Канапьянове, Дулате Исабекове…
Сам я не могу представить своей жизни без этого человека. Он помогал мне открывать полифонию мира, он помогал мне открывать всё многозвучие литературы. Со всеми замыслами я шёл к нему, мы вместе слушали сердцебиение зарождающихся сюжетов. Ему первому читал я всё вновь написанное. И когда жизнь обходилась со мной слишком круто, небо казалось с овчинку, и белый день становился чернее ночи, я шёл к нему. Сообща нам удавалось убедиться, что конец света ещё не настал, что за тучами солнце, и как бы нас не мордовала жизнь, но писательство не предаст и не выдаст, оно будет держать нас на земле до гробовой доски.
Бывали и у него крутые изломы судьбы, и тогда я кидался к нему на помощь. Но всегда и везде утешением нам было наше служение литературе.
Рубен АНДРИАСЯН, народный артист Казахстана, художественный руководитель театра им. Лермонтова: Бадиков - это человек, который обладает достаточными знаниями и достаточным аналитическим умом, чтобы дать верную оценку очень многим художественным явлениям в нашей жизни. Да, он филолог, но и не только. Человек с тонким вкусом, безошибочным ощущением прекрасного, с пониманием сложностей той или иной профессии. Человек, который очень точно можно отделить зёрна от плевел. Поэтому я воспринимаю Бадикова как некую лакмусовую бумажку. Помню, когда я поставил "Свадьбу Кречинского" СУХОВО-КОБЫЛИНА, я чувствовал себя большим грешником, потому что вымарал весь первый акт. И первое, о чём я думал: вот придёт на просмотр Бадиков и что он скажет? Пришёл Бадиков, я с повинной головой подхожу к нему в антракте и осторожно спрашиваю: "Ну что, Виктор?". А ты знаешь, отвечает он, это интересно. Я же, говорю, вымарал первый акт. Да? Ну и правильно сделал! В позапрошлом веке эти длинноты были уместны, а сейчас они уже ни к чему - современный зритель более догадлив, он схватывает всё на лету.
Бадиков - современно мыслящий человек. Есть в нём некая само-ценность, он заполняет собой крайне нужные ниши в нашей художественной жизни. Его глаз безошибочен и очень важен, чтобы проверить на думающем человеке, всё ли у тебя получилось так, как надо. Потому что я знаю, что он принципиален и не покривит душой, найдет слова, чтобы не обидеть, но и сказать правду, как бы горька она ни была. Ему присущ не просто безусловный эстетический вкус, тут ведь важна ещё и тонкость восприятия художественного произведения. Этот дар у него есть.
Гайша САТИЕВА, кандидат философских наук, доцент КазНТУ им. Сатпаева: А начиналось всё ещё в студенческие годы. Мы с Бадиковым пять лет сидели рядом за одной партой в аудитории. Уже тогда его отличали начитанность, эрудиция, умные, основательные суждения. Удивляла его колоссальная работоспособность, он прочитывал массу специальной литературы и все толстые журналы. А каким он был собеседником! Будучи человеком деликатным, он умел исподволь увлечь тебя темой беседы, настроить на волну своей мысли, заставить соразмышлять. Собственно, именно этим сейчас отличаются и его литературно-критические статьи - умением увлечь читателя, пригласить к захватывающему диалогу, к соразмышлению.
Бахыт КАИРБЕКОВ, поэт, кинорежиссёр: Мужская откровенность, открытое общение, разговор по душам - самые святые понятия для него и в жизни и в работе. Я принимал участие в работе над его книгой критических статей и убедился ещё раз в честном отношении Виктора Владимировича к своему труду. Он требовал от всех нас - писателей - жесточайшей критики к нему. Заполучив оную, огорчался, но тут же садился дорабатывать рукопись и допекал меня, СТАРКОВА, ПОСТНИКОВА, всех близких друзей до самого выхода книги. "Мастерство и правда" назвал он её. Для него эти понятия равновелики.
Пожалуй, он - единственный среди моих друзей - знает моё творчество, что называется, "от и до". Ему первому читаю я свой свежеиспечённый опус, и немало моих черновиков хранится у Виктора, чаще именно из-за того, что оказались нежизнеспособными после немедленного обсуждения и пробы их по гамбургскому счёту. Это выражение Виктора, другого, - Шкловского. Точнее, из той, настоящей, школы.
"Мы все уже уходим понемногу", - мрачно шутил Виктор по молодости лет, и в тех словах сквозила юношеская бравада. С годами в них поубавилось юмора, и звучат они уже больше как некая констатация факта. А ведь и впрямь, уходим и уйдём. Но после нас останутся книги, и, прежде всего, - книги Виктора Бадикова, в которых дышат и пульсируют наши писательские имена, в которых передана неповторимая атмосфера литературной жизни Казахстана на рубеже тысячелетий.
Но случилась беда. Непоправимая, страшная.
Его пригласили прочитать курс лекций на Мангышлак. После выступления в Шевченко он с группой коллег-филологов возвращался на УАЗике в Актау. Сидел рядом с шофёром. Дорога была пустынной, вечернее солнце румянило серый асфальт. И вдруг откуда-то из преисподней на них ринулся КамАЗ. Столкновение было лоб в лоб. Виктора выбросило из кабины на обочину. Он погиб на месте.
