Занимательная история Казахстана от Андрея Михайлова
Первым европейским учёным путешественником, побывавшим в священном для мусульман Центральной Азии городе Туркестане, был русский дарвинист и гуманист Николай Алексеевич СЕВЕРЦОВ. Правда, попал он сюда не по своей воле.
"Я не надеялся спастись…"
26 апреля 1858 года, естествоиспытатель вместе с препаратором и небольшим конвоем из трех казаков охотился в сырдарьинских тугаях, где и столкнулся с кокандским разъездом. Препаратор был ранен, но успел спрятаться, казаки не проявили своих хвалёных качеств и умчались вдаль. "За подмогой". Северцов остался с врагом один на один. Бывши не робкого десятка, учёный встретил врага лицом к лицу, хотя к тому мгновению уже и получил одно лёгкое ранение пикой.
"Я не надеялся спастись и, решившись не достаться им даром, метко, расчетливо прицелился в ранившего меня кокандца, пустил в него правильно досланную пулю, и его лошадь поскакала без седока, а он лег мертвым на дороге с простреленной навылет головой".
Но в этот момент конь путешественника споткнулся, и вторая пуля, вместо того, чтобы повторить путь первой, разорвала ружье. Пронзившая грудь вражеская пика выбила наездника из седла…
"Кокандец ударил меня шашкой по носу и рассек только кожу; второй удар по виску, расколовший скуловую кость, сбил меня с ног, - и он стал отсекать мне голову, нанесеще несколько ударов, глубоко разрубил шею, расколол череп…"
После этого подуставшие и поостывшие кокандцы (которые при ближайшем рассмотрении оказались казахами) решили, что легче и выгоднее будет не добивать этого живучего русского, а оставить его живым. Северцова посадили на лошадь, привязали его ноги к стременам и доставили прямиком в Туркестан, который в те годы представлял собой важное укрепление Кокандского ханства.
Между колом и гангреной
В Туркестане Николай Алексеевич провёл месяц. Обессиленный от изрядной потери крови, с начинающими гноиться ранами и полной уверенностью в том, что свои считают его погибшим и не предпринимают никаких мер к освобождению. Не прибавляли оптимизма и постоянные угрозы пленителей - посадить учёного на кол, если он "добровольно" не примет мусульманство. Состояние было настолько упадочным, что когда ему почудилось начало гангрены, он вздохнул облегчённо.
Однако натура не позволяла безропотно ждать конца. И голова исследователя продолжала, через боль, автоматически вращаться в разные стороны - замечая и запоминая всё окружающее.
Примечательно, что многие европейские исследователи той эпохи страстно жаждали попасть в Туркестан. Но сделать это в тех условиях было практически невозможно - город, бывший одним из самых священных городов Средней Азии и к тому же являвшийся главным военным оплотом кокандцев на северо-западных рубежах ханства, оставался одним из самых закрытых и запретных для посещения неверными. Так что в этом отношении Северцову "повезло", и сам он не мог этого не осознавать.
Несмотря ни на что, Николай Алексеевич оставался исследователем и старался вобрать в память побольше из того, что его окружало и попадало в поле зрения. Примечательно, что туркестанский плен он провёл не в смрадном клоповнике зиндана, а в состоянии относительной свободы. Кокандцы, во-первых, понимали, что никуда этот израненный узник не денется, а во-вторых, признавали его значимость в торге с наступающими противниками.
Так что вместо тюрьмы Северцов был сдан на руки начальнику местной артиллерии Абселяму. И неслучайно Абселям этот хорошо говорил по-русски. Потому что происходил из сибирских казаков, когда-то пленённый Кенесары он попал в Коканд, принял ислам, женился (и не раз) и превратился в лихого кокандского артиллериста. Так что Николай Алексеевич жил в доме своего стражника, а временами и в караулке при батарее оружий и имел возможность смотреть по сторонам.
Всё что увидел в плену, он и описал в своём пространном очерке "Месяц плена у кокандцев", оставив нам хотя и скупые, но редкие описания старого Туркестана.
"Меня теснили эти слепые и глухие стены…"
Впрочем, первые наблюдения были сделаны ещё при въезде в Туркестан. Вот каким предстал город снаружи:
"Виднелась темная полоса зелени, а над ней купол большой мечети Азрет-Султана, весьма уважаемого в Кокане святого, и что ближе, то красивее. Верстах в трех от города кончалась степь; тут была первая канава, отведенная из речки, которая, впрочем, вся раздроблена на множество канав, сходящихся опять в общее русло ниже города…Густо, роскошно растут деревья в садах, окружающих Туркестан непрерывным поясом; только кое-где видна из-за деревьев глиняная стена, и над всем этом цветущим пейзажем, который кажется еще свежее и роскошнее после однообразной окрестной степи, господствует огромный, луковичный узорчатый купол мечети, а влево синеет Кара-Тау, который тут выше и величественнее, чем против Яны-Kуpганa... Что ближе к городу то хуже, уже в переулках между садами, а город и того хуже, как и подобает быть азиатскому городу."
А вот его первое впечатление от самого города:
"Улицы, разумеется, не ровны, не мощены, выбиты прохожими и проезжими верблюдами и лошадьми, узки, и только на них и видно, что глиняные стены, в рост верхового, одного цвета с землей. Так описывают и Бухару, Хиву, Самарканд и т. д. Окон нет нигде на улицу; домики, пренизкие, прислонены к какой-нибудь из четырех стен, окружающих квадратные дворики; где есть дощатые двери во двор, где и просто, вместо двери, ограда прерывается аршина на полтора, но дома большей частью не видно: он не против этого отверстия, а с боку или в углу. Пусто, мертво; зелени не видно, ни на улицах, ни на дворах ни деревца, ни травки; киргизское кладбище с своими разнообразными могилами приветливее смотрит и более похоже на обитаемое место, чем эта путаница переулков, идущих между однообразными, грязно-сероватого цвета оградами..... Сердце сжалось; меня теснили эти слепые и глухие стены, этот окаменелый образ неволи, плена..."
Однако чуть дальше стало веселей. Кавалькада с пленником въехала на базарную площадь:
"Проехавши несколько переулков и не встретивши ни души, мы стали подъезжать к базару; там сделалось люднее. Ехавшие со мной киргизы со смехом показывали мне коканских женщин с закрытым лицом: вокруг лица рамка какая-то, а на ней натянута черная материя, не то в роде тарлатана, не то волосяная, как сито. Вскоре народ стал толпиться около нас; многие мальчики бежали уже не по улице, а по оградам, между которыми идет улица, и кричали: Урус! урус! т. е., русский, подзывая товарищей посмотреть. Других восклицаний я не слыхал, и во все пребывание в ханстве не испытал, чтобы коканцы ругались над иноверным пленником, как делают многие другие мусульманские народы.
Базар состоял из таких же улиц как и прочие, пошире немножко, и одна расширена даже вроде площади. Лавки — открытые спереди навесы, прислоненные к глиняным оградам.
Вообще туркестанские улицы коротки, и отправляясь куда-нибудь в городе, всегда идешь зигзагами..."
А далее всё внимание привлекла главная архитектурная доминанта – цитадель, она же – знаменитая мечеть:
Цитадель четырехсторонняя, а одна сторона, как мне показалось, прислонена к общегородской стене. В этой цитадели живет датка, его офицеры, и гарнизон; там же большая мечеть Азрет-Султана, и еще другая, но меньше, но тоже старинная и лучшей постройки, чем теперешние туркестанские строения. Единственные ворота в цитадели пробиты в стене напротив той стороны, которая прислонена к общегородской стене. У стены, от ворот влево, если смотреть снаружи, стоят шесть пушек; за ними, снаружи стены, навес для главного караула. Кругом цитадели широкий и глубокий ров с водой, через него у ворот мост, как в Яны-Кургане. Вышина стены, на глазомер, около 3-4 сажен."
Понятно, что наблюдательность путешественника и зоолога Северцова могла пригодиться и военным. Он ведь был типичным персонажем своего времени и скромным героем Большой Игры.
В тени Хаджи Ахмета
Тут, наверное, кстати будет сказать несколько слов о главной туркестанской примечательности – суфийском комплексе Ходжи Ахмета Ясави. Где-то, во "всезнающем" интеренете приходилось читать, что Северцов был чуть ли не первым европейцем, посетившим эту суфийскую святыню. Но это не так. Несмотря на то, что пленника держали в таком месте, что святыня была перед глазами всё время, проникнуть внутрь он, похоже, даже не пытался. И тому можно найти два объяснения.
Во-первых, нежелание исследователя возбуждать в кокандских миссионерах угасшую надежду всё же сделать из него мусульманина. А во-вторых, опасения, что здоровое любопытство будет расценено не так и вызовет подозрение – известно, что завоеватели сделали из мечети своеобразную "цитадель в цитадели", на недостроенных минаретах портала до сих пор можно увидеть "кокандские зубцы".
Тому свидетельствуют и описания самого Северцова, только лишь внешние.
"Мечеть была не далеко от его дома, и я ее ежедневно видел; она построена из бледного жженого кирпича и тесаного известняка. Она квадратная, вышиной на глазомер сажень в тридцать или и больше; с каждой стороны четыре пилястра поддерживают три стрельчатых, но не высоких арки под крышей; кругом два карниза, один идет от капителей пилястров, другой под крышей, под арками окна. Купол один, большой, в треть ширины здания; свод его снаружи луковичный, не очень высокий; кругом купола ряд пилястров; карнизы, купол, стены покрыты узорами из разноцветных изразцов по кирпичу. Новых подобных построек нет, и Абселям мне сказывал, что и в Кокане, и в Ташкенте, новые строения все глиняные и не лучше туркестанских; а такого памятника, как мечеть Азрет-Султана он во всем ханстве не видал".
Мечеть ежедневно притягивала взор и пленяла воображение. И хотелось узнать про неё больше. В связи с этим он услышал любопытную легенду, поведанную всё тем же Абселямом. Яркое свидетельство народного осмысления невиданного архитектурного феномена было передано Северцовым в его воспоминаниях:
"Давно уже, когда еще киргизов тут не было, правил Туркестаном Азрет-Султан, человек святой и праведный, и затеял он построить мечеть большую, чтобы там со всем войском жить и время проводить в молитве. Благословил Господь такое благочестивое предприятие и оказал Азрет-Султану чудесную помощь. Узнал тот, что мечеть должна строиться из особого, цареградского камня; и явился у него верблюд, который сорок раз в день бегал подземным ходом в Цареград и носил оттуда камни: а строили мечеть ангелы. Там и поселился Азрет-Султан с своим праведным войском, проводя время в молитве: там он и похоронен, и до сих пор на его могиле творятся чудотворные исцеления, и приходят к ней поклонники изо всего Кокана и окрестных земель".
Судя по всему, Северцов жил у самой стены цитадели - к востоку от мавзолея. Так что ему был виден только один купол - "большой, в треть ширины здания", который казался единственным. Но зато перед глазами постоянно маячил огромный портал, торчащие под сводами балясинами "строительных лесов" которого, красноречиво свидетельствовали, что строительство, начатое при Тамерлане, так и не было завершено. Ныне тут обитают многочисленные голуби и галки. Но тогда было не так.
"На карнизах мечети меня удивили гнездящиеся белые аисты, которые не встречаются ни в киргизской степи, ни в России, восточнее Полтавской губернии; но в Бухаре есть. Еще там я заметил стрижей, которых тоже нет в наших степных укреплениях; и в Туркестане аисты и стрижи водятся на одной большой мечети Азрет-Султана."
Этому свидетельству можно верить, потому что оно принадлежит одному из лучших зоологов своего времени.
"Я блаженствовал так, что даже Туркестан мне нравился…"
20 мая Северцов был освобождён. Страшные раны красовались на его лице до конца жизни…
Иллюстрации из изданий XIX века.
Андрей Михайлов - писатель, автор серии книг "Как мы жили в СССР".
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА НАШ КАНАЛ И ЧИТАЙТЕ НАС В TELEGRAM!
